Виллет

– Если бы вы знали, что о нем говорит мама! Она терпеть его не может. Он мне не родной дядя: просто женился на маминой сестре. Мама уверяет, что именно он ужасным обращением свел в могилу тетю Джиневру. А выглядит… Ни дать ни взять медведь. Что за неудачный вечер! – Мисс Фэншо глубоко вздохнула и продолжила: – Больше никогда туда не поеду. Только представьте: вхожу в роскошный отель, меня встречает человек лет пятидесяти, бросает мне несколько фраз, поворачивается спиной и уходит. Странные манеры! Думаю, его замучила совесть. У нас дома все говорят, что я – точная копия тети Джиневры. Мама постоянно твердит, что сходство поразительное.

– Вы были единственной гостьей?

– Единственной гостьей? Да. Правда, еще была мисси, моя кузина: избалованное, изнеженное создание.

– У месье Бассомпьера есть дочь?

– Да, да. Хватит мучить вопросами. О боже! До чего же я устала!

Она зевнула, бесцеремонно плюхнулась на мою постель и добавила:

– Несколько недель назад мадемуазель едва не раздавили во время паники в театре, когда начался пожар.

– А, понимаю. Должно быть, они живут в большом отеле на рю Креси?

– Верно. Откуда вам известно?

– Была там.

– О, неужели? Подумать только! В последнее время, смотрю, куда только не ездите. Полагаю, вас возила матушка Бреттон. Они с эскулапом постоянно бывают у Бассомпьера. Кажется, доктор лечил мисси после ранения. Впрочем, какое там ранение – чепуха, чистое притворство! Вряд ли маленькую воображалу стиснули сильнее, чем она того заслуживает за свое высокомерие. А потом у них возникли близкие отношения: что-то насчет старого доброго времени и тому подобного. До чего же все они глупы!

– «Все»? Но ведь вы сказали, что были единственной гостьей!

– Правда? Значит, просто забыла о старухе и ее дорогом мальчике.

– Доктор и миссис Бреттон гостили сегодня у месье Бассомпьера?

– Ну, да, собственными персонами. А мисси изображала хозяйку. Что за самовлюбленная кукла!

Мрачная и апатичная, мисс Фэншо постепенно раскрывала причину своего подавленного состояния, которая заключалась в резком сокращении количества воскуренного фимиама, отвлечении или полном отсутствии внимания, исчезновении прежнего поклонения. Кокетство потерпело поражение, тщеславие понесло урон. Она лежала на моей кровати, вне себя от досады и раздражения.

– Надеюсь, мисс Бассомпьер полностью выздоровела? – осведомилась я.

– Здорова, как мы с вами: сомневаться не приходится, – но жеманница не устает притворяться больной, чтобы привлечь к себе внимание. Вы бы видели, как старый вдовец укладывает дочку на диван, а наш доктор хлопочет над ней: мол, нельзя то, утомительно это – и все в том же роде. Фу! Отвратительное зрелище!

– Уверена: все предстало бы в ином свете, будь на месте мисс Бассомпьер вы.

– Еще чего! Ненавижу сына Джона!

– «Сын Джон»? Почему вы так называете Грэхема? Матушка доктора Бреттона никогда не обращается к нему так.

– В таком случае ей придется: он самый настоящий Джон – наполовину клоун, наполовину медведь.

– Говоря так, вы грешите против истины, а поскольку терпение мое окончательно иссякло, я категорически требую, чтобы вы немедленно встали с кровати и покинули комнату.

– О, сколько страсти! Сейчас лицо ваше пылает как мак! Интересно, что делает вас такой вспыльчивой a l’endroit du gros Jean?[219] Джон Андерсон, мой Джо, Джон! Ах, до чего изящное имя!

Дрожа от гнева и понимая, что попытаться его выплеснуть так же глупо, как вступить в борьбу с невесомым пером или легкокрылой бабочкой, я задула свечу, заперла бюро и сама покинула мисс Фэншо, поскольку она не пожелала тронуться с места. Даже некрепкий эль порой становится невыносимо кислым.

Настало утро четверга – дня, вторая половина которого объявлялась свободной. После завтрака я удалилась в первый класс. Приближался жуткий почтовый час, и я ждала его, как провидец ждет своего призрака. Понимая, что сегодня письмо еще менее вероятно, чем обычно, я надеялась на чудо и упорно ждала. С каждой минутой беспокойство и страх становились острее. В этот день дул зимний восточный ветер, а с некоторых пор я вступила в печальную дружбу с ветрами и их переменой – такой неведомой, такой непостижимой для здоровых натур. Северный и восточный ветры оказывали на меня жестокое влияние: обостряли любую боль и углубляли печаль. Южный ветер успокаивал, а западный даже вселял бодрость – конечно, если оба не приносили на своих крыльях тяжелые грозовые облака, под весом и теплом которых умирала любая энергия.