Виллет

Наш первопроходец оказался сильным и упорным: с настойчивостью железного клина рассек плотную толпу и, с трудом пробравшись сквозь горячую, задыхающуюся массу тел, вывел нас на свежий, морозный ночной воздух.

– Вы англичанин! – проговорил джентльмен, обращаясь к доктору Бреттону, едва мы выбрались на улицу.

– Да, англичанин. И, кажется, вы мой соотечественник?

– Верно. Будьте добры, постойте с ней пару минут, пока я найду свой экипаж.

– Папа, я не ранена, – прозвучал тонкий девичий голосок. – Но… где же папа?

– Я друг, а ваш отец сейчас придет.

– Скажите ему, что я не пострадала. Вот только плечо… прямо на него наступили!

– Очевидно, вывих, – пробормотал доктор Джон. – Будем надеяться, что ничего более серьезного не случилось. Люси, помогите, пожалуйста.

Мы вместе изменили положение так, чтобы девушке было поудобнее, и теперь она лежала неподвижно и стоически терпела боль.

– Какая легкая. Совсем как ребенок! – заметил Грэхем шепотом и спросил: – Сколько, по-вашему, ей лет, Люси?

– Никакой я не ребенок, а взрослая леди семнадцати лет, – со скромным достоинством заявила пострадавшая и тут же добавила: – Где папа? Скорее бы пришел, а то я начинаю нервничать.

Подъехал экипаж, и отец освободил Грэхема от ноши, но, передавая девушку с рук на руки, мужчины причинили ей боль, и она застонала.

– Прости, дорогая! – нежно произнес ее отец и повернулся к Грэхему: – Вы сказали, сэр, что имеете отношение к медицине?

– Да, я доктор Бреттон из Террасы.

– Очень хорошо. Может, поедете в моем экипаже?

– У меня где-то здесь стоит свой. Сейчас найду его и последую за вами.

– Будьте добры, если не затруднит. Отель «Креси» на рю Креси.

Мы тронулись в путь, и всю дорогу доктор молчал. Происходящее казалось приключением.

Потратив некоторое время на поиски, к месту назначения мы прибыли минут через десять после новых знакомых, хотя экипаж ехал быстро. Отель отличался от местных и представлял собой отдельные корпуса, а не единое здание. Миновав ворота, проехав под огромной аркой и по закрытой аллее, мы оказались на застроенной по периметру площади и остановились.

Служащий указал на широкую красивую лестницу и остановились перед импозантной дверью с номером «два» на площадке второго этажа. Как объяснил Грэхем, весь первый этаж занимал какой-то prince Russe[217]. Слуга в дорогой ливрее, который вышел на звонок, проводил нас и поспешил объявить о нашем прибытии. В гостиной пылал камин, стены сверкали зеркалами. Перед огнем хлопотали две дамы, девушка полулежала в глубоком кресле, перед которым взволнованно ходил седой джентльмен.

– Где Харриет? Пусть придет ко мне, – послышался слабый девичий голосок.

– Позовите же миссис Херст! – раздраженно приказал джентльмен впустившему нас слуге.

– Сожалею, сэр, но ее нет: юная леди отпустила ее до завтра.

– Да-да. Я вспомнила: она отпросилась проведать сестру, – вмешалась девушка. – Как жаль! Эти Манон и Луизон не понимают ни слова из того, что я говорю, и невольно причиняют боль.

Джентльмены обменялись рукопожатиями, и, пока они разговаривали, я подошла к креслу и помогла ослабевшей девушке.

К нам подошел доктор Джон и, внимательно осмотрев поврежденное плечо, сообщил, что справится самостоятельно, но приказал отнести пациентку в ее комнату, а мне шепнул:

– Идите вместе с ними, Люси, а то они слишком медленно соображают. Проследите за их действиями, чтобы не причинили леди боль. Нужно обращаться с ней очень осторожно.

Спальня представляла собой убранное голубыми шторами и легким муслиновым балдахином пространство. Кровать показалась мне сложенной из снега и тумана: безупречно белая, мягкая и пышная. Отстранив служанок, я раздела госпожу без их исполненной благих намерений, но неуклюжей помощи. Не сумев в достаточной степени сосредоточиться, я не обратила внимания на конкретные детали туалета, однако получила общее впечатление изящности, деликатности и абсолютной личной аккуратности. Впоследствии, вспоминая непосредственные впечатления, отметила резкую противоположность привычкам мисс Фэншо.

Девушка оказалась нежной, хрупкой, хотя и безупречно сложенной. Собрав ее пышные, мягкие, блестящие и ухоженные волосы, я увидела совсем юное, бледное, усталое и все же благородное личико: гладкий чистый лоб, четко очерченные, но не резкие, а тающие у висков брови. Глаза природа создала с особой любовью: большие, глубокие, затмевающие все остальные черты, в другой час и при иных обстоятельствах они, должно быть, выражали многое, но сейчас были полны терпеливого страдания. Безупречно чистая кожа была такой тонкой и светлой, что вены на шее и руках нежно просвечивали, словно прожилки на лепестках цветка. Эту изящную внешность покрывал легкий налет ледяной гордости, а плотно сжатые губы – скорее всего, вследствие боли – заставляли думать, что юная леди привыкла считать себя особой значимой.