Виллет

– Лучше об этом не просите: лишние знания не доставят вам удовольствия. Идите!

– Злюка! – буркнула девица, но все-таки послушалась.

Первый класс все еще оставался моей территорией, и она не могла не подчиниться требованию ее освободить.

Но если быть честной, никогда еще я не испытывала меньшего разочарования от ее поведения, чем в этот раз. Приятно было сознавать контраст между реальностью и моим описанием – вспоминать, с каким удовольствием доктор Джон поехал домой, с каким здоровым аппетитом поужинал, с каким христианским смирением и спокойствием отправился отдыхать, – но только от его глубоко несчастного вида я проникалась раздражением к прекрасной и ветреной причине его страданий.

Прошло две недели. Я успела привыкнуть к школьной рутине и от острой боли перемен перешла в состояние привычного паралича. Однажды днем, направляясь через холл в первый класс, где предстояло ассистировать на уроке теории литературы, я увидела, что привратница Розин стоит возле одного из больших высоких окон в характерной небрежной позе. Она всегда стояла так, словно исполняла команду «вольно!»: засунув одну руку в карман передника. В другой руке она держала конверт и прилежно изучала надписи на нем и печать.

Письмо! Прямоугольник такого вида уже целую неделю не покидал моих мыслей, нынешней ночью даже снился, а в эту минуту притягивал подобно мощному магниту, но я не была уверена, что попросить разрешения хотя бы взглянуть на белый конверт с красной печатью допустимо. Нет, опасаясь разочарования, я быстро прошмыгнула мимо, но тут же следом раздались шаги, и, слава богу, это не Розин: по коридору спешил профессор литературы. Я ускорила шаг. Если бы удалось сесть за свой стол до его появления и призвать класс к дисциплине, он не обратил бы на меня внимания, но, замеченная без дела в холле, я непременно превратилась бы в объект допроса с пристрастием. Когда дверь с шумом и треском распахнулась, явив классу месье Эммануэля, я уже сидела за столом в мертвой тишине.

Как обычно, он обрушился на нас подобно грозе, но вместо того, чтобы молнией пронестись от двери к кафедре, внезапно остановился на полпути и, повернувшись лицом ко мне и к окну, а к ученицам спиной, смерил меня пристальным взглядом. Этот взгляд вполне мог заставить вскочить и спросить, что стряслось, но месье Поль меня опередил: достал из жилетного кармана конверт и положил мне на стол – тот самый, что я только что видела в руке Розин: гладкий, белый, с алой печатью всередине.

– Voilà! Pour vous[201].

Я мгновенно ощутила всплеск надежды, воплощение желания, освобождение от сомнения, избавление от ужаса. Подчиняясь привычке необоснованно вмешиваться в чужие дела, месье Поль забрал письмо у привратницы и доставил сам.

Можно было бы рассердиться, однако на проявление чувств не хватило времени. Да, я держала в руке не краткую записку, а настоящее письмо – по меньшей мере лист, причем не тонкий, а плотный. Имя адресата – мисс Люси Сноу, – выведенное четким, ясным, решительным почерком, читалось легко. Круглая плотная печать была поставлена твердой рукой и несла отчетливый, не допускавший сомнений рисунок инициалов: «Д.Г.Б.». Я испытала настоящее счастье – теплое радостное чувство, которое проникло прямо в сердце и легкой волной разлилось по жилам. Впервые в жизни мечта воплотилась в жизнь. На моей ладони лежал прямоугольник истинной, незамутненной радости: не сон, не образ разума, не одна из рожденных воображением размытых картин, на которые человечество возлагает неоправданные надежды, не манна небесная, которую я уныло воспевала некоторое время назад: поначалу она тает на губах с невыразимой, сверхъестественной сладостью, а в конце вызывает в душе столь же невыразимую горечь. Людям свойственно отчаянно тосковать по натуральной, выращенной на земле пище и молиться небесным силам, чтобы те забрали свою ароматную росу – пищу божественную, но для смертных роковую. В эту минуту я радовалась не сладкому нектару и не маленькому семечку кориандра, не невесомой вафле и не капле приторного меда. В руке я держала дикую, пряную добычу охотника, питательное, выросшее в лесу или в пустыне полезное мясо: свежее, здоровое, дарившее жизнь, – то самое, которого умирающий патриарх требовал от сына Исава, обещая взамен благословение последнего вздоха. Событие казалось неожиданным, нечаянным счастьем, и я мысленно благодарила пославшего его Бога вслух, однако выразила признательность лишь профессору, воскликнув:

– Спасибо, спасибо, месье!

В ответ он сжал губы, смерил меня яростным взглядом и направился к кафедре. Месье Поль обладал хорошими качествами, но в целом добрым человеком не был.