Виланд

«…Знаешь, что теперь самое отвратительное? Думаешь, тащить их на убой? Как бы не так! Согнали, загнали, укололи – это уже дело отработанное. Самое отвратительное – принимать транспорты, будь они прокляты! Я думал, в прошлый раз был перегной, да ошибся, они еще были крепыши по сравнению с тем, что сейчас везут. Привезли вчера из Штуттгофа. Набили вагоны так, что, подогни кто-то под себя ноги, не упал бы. Везли несколько дней, не поили, не кормили. Открыли мы эти вагоны – матерь божья! Вонь нестерпимая, стоят по колено в собственном дерьмище. Кто живой, стал выползать, а трупы так и оседали в болото говна и мочи. А нам ЭТО (Ульрих дважды подчеркнул слово, да так, что порвал бумагу) пришлось доставать и складывать на платформу. Блядство! Впрочем, и те, которые сами выползли, до лагеря не добрались. Шагов двадцать сделали, и крышка. Даже фенол тратить не пришлось. Гадко до блевоты. Мы вот что думаем: написать коллективную жалобу наверх, пусть что-то решают. А ковыряться в этом дерьме мы больше не будем! Хоть нам за это и обещали путевки в Италию, на Капри, на целых две недели, как тем, которые «решили вопрос» с советскими пленными… Они тогда, конечно, знатно съездили: лимончелло, тарантелла, молоденькие итальянки – чего только не рассказывали. Может, и нам все-таки по правде перепадет, работку-то не легче выполнили, как думаешь? А нет, так во Францию. Говорят, там всего еще в достатке, и жратвы, и сигарет, и алкоголя, и француженки не прочь с нашим братом. Слышал про приказ о создании борделей для наших солдат во Франции? Говорят, отбирают самых сочных. А главное, все здоровы, наши врачи каждую осматривают…»

Через неделю жалоба от охранников Дахау действительно поступила в наше управление. Еще через несколько дней во все лагеря, отправлявшие транспорты в Дахау, поступило строжайшее запрещение помещать в вагоны заключенных, находящихся при смерти, теперь решать с ними вопрос необходимо было на месте.

В разгар этой суматохи среди кучи рабочих корректировок я обнаружил на столе новое письмо от отца. Старик, очевидно, совершенно ополоумел: в свой конверт он вложил письмо какого-то очередного приятеля, служившего в Польше. Я торопливо пробежался глазами по строчкам.