«…Вчера гауптштурмфюрер сказал: "Расстреливать не только за то, что уже совершено, но за наличие одной лишь возможности это совершить! По глазам все видно, а если не видно, то для острастки остальных!" Такие дела, Эмиль, расстреливаем сотни людей в день без суда. Все чаще мне приходит в голову мысль, что фюрер не знает, что здесь происходит на самом деле. Ведь это мирное население: учителя, чиновники, врачи, инженеры, конторские, землевладельцы, даже священники, все, кто попал в специальные списки "политически неблагонадежных". А кто составляет эти списки? Как проверяется информация? Все знают, это идет от Гейдриха, но тут поговаривают, что он самоуправничает, ведь фюрер не может такого приказать! Откровенно говоря, даже армию воротит от наших делишек, военные не горят желанием нам помогать, некоторые из них и вовсе не скрывают своего ужаса. Ты скажешь, они тоже убивают. Верно, Эмиль, у них в руках тоже оружие. Правду сказать, сегодня у всякого оружие. Но мы делаем не то, что наши солдаты. Кажется, мы делаем что-то… я не знаю, какими словами выразить то, что мы делаем. Мы собираем всех евреев и объявляем, что им предстоит переселение. Затем группами отвозим на грузовиках в лес. Там уже подготовлены рвы. И вот ведь какая штука, когда они всё осознаю́т, то не пытаются бежать, укажешь им дулом на край рва, они покорно и выстраиваются, а через несколько минут валятся туда, скошенные пулями. Я думал, перед рвами-то уж точно взбунтуются, ведь когда на верную смерть идешь, терять уже нечего, верно? Нет, всё же валятся. Мы присыпаем хлоркой, да толку? Тут же всё пропитывается кровью. А потом на эту едкую жижу валится второй слой. Понимаешь, что я хочу тебе сказать, Эмиль, нет никакого переселения… Никакого переселения нет. Я размышлял: малодушен ли я? Ведь каждое утро просыпаюсь с мыслями: смогу ли сегодня, не дрогнет ли рука? Трусость это или что, Эмиль? Ведь во имя Германии, во имя нашего дома. Теперь вот пришел приказ перед расстрелом проверять, не спрятал ли кто ценности прямо в себе. Оно, конечно, правда, – они иногда пытаются утаить кто колечко, кто цепочку с кулоном, кто часики золотые, кто монеты… Вот и проверяем, кто палкой, кто дулом, приказ ведь. Когда молодая и красивая еврейка, оно еще ничего, везде тогда проверяем, там и пальцами некоторые ворошат, а когда старик, так до тошноты. Пишу тебе это, и выворачивает. И думаю: так ли уж это надо нашему дому, всё во имя которого, значит? Чтоб мы палками в задницах стариков ворошили… Евреев ныне лупят все, тут нам даже помогают. Знаешь кто? Поляки и помогают, и приказывать не приходится. Поняли, что остался кто-то, кого еще меньше за людей считают, чем их, и начали измываться над теми. Можно, конечно, подумать, что перед нами выслуживаются, от себя беду отводят, но я другое подозреваю. Просто осознали, что ничего им за это не будет, ведь нет больше никаких прав у жидов, никакой закон их не защитит, а потому можно не церемониться… Что я тут понял, Эмиль, дай силу над другими и пообещай, что за это не накажут, так всякий легко извергом станет…»
