Виланд

Я не стал дочитывать чужое письмо, достал другой лист, испещренный уже отцовским почерком. Проскочил его торопливым взглядом, не найдя ничего интересного, смял, выкинул и снова окунулся с головой в рабочие бумаги, которые продолжали валом идти через наше управление.

– Что это с Клаусом? На нем лица нет. – Кто-то толкнул меня в бок.

Я отвлекся от тарелки с остывшим шницелем, покрытым тушеным картофелем, и поднял голову. За соседним столом сидел понурый унтерштурмфюрер Клаус Вольф. Я покачал головой, давая понять, что не в курсе проблем Клауса.

– Вы не слышали про Кёльн? – раздался торопливый шепот слева. – За ночь город превратился в руины. Англичане по нему прошлись. У Клауса там родители и младшие сестры, он до сих пор не сумел с ними связаться. Между нами говоря, я думаю, их уже нет в живых. Говорят, там было больше тысячи бомбардировщиков.

В течение дня все обсуждали обескровленный Кёльн. Клаус Вольф так и не сумел ничего выяснить про свою семью. Каждый счел своим долгом ободрить его дружеским похлопыванием по плечу и словами, смысл которых сводился к тому, что его старики и девочки непременно спаслись, но едва ли хоть один в это верил. Между тем в ставке фюрера происходил какой-то сюрреализм. По словам одного из адъютантов, Геринг не захотел верить гауляйтеру Кёльна относительно количества сброшенных на город бомб, вместо этого обвинил его в гнусной лжи и распространении пораженческих настроений. Все прекрасно знали, что у рейхсмаршала Геринга попросту недоставало смелости сообщить о случившемся Гитлеру, ведь в ответ на массированные бомбардировки англичан не было поднято ни одного нашего истребителя. А потому Геринг продолжал обвинять несчастного гауляйтера во вранье и преувеличении масштабов разрушений, настаивая, чтобы тот изменил свой отчет. Неизвестно, чем бы это закончилось, если бы на следующее утро Гитлеру не доставили английскую прессу с ярким живописанием произошедшего. Фюрер был взбешен.

– А Геринг что?

– Уверял, что это происки вражеской пропаганды. Он уже давно доставляет фюреру вместо реальных докладов его ожидания и надежды. Они все боятся передавать фюреру что-то иное, потому как плохие новости – значит, ты пораженец и пессимист. Полная оторванность от действительности.

– Боюсь, это может нам дорого стоить.

– Во время инспекции один из комендантов жаловался мне – только между нами! – что рейхсфюрер не дает ход многим изменениям к лучшему. Теперь я понимаю, в чем дело.

– Их нужно согласовывать с фюрером, а это значит, сказать ему, что предыдущее работало не лучшим образом. Для Гиммлера это смерти подобно. Он скорее язык себе откусит, чем лично донесет до фюрера неприятные новости.

К счастью, вскоре с Восточного фронта пришли хорошие новости, изменившие тон разговоров за обедом. В конце августа все газеты облетела фотография флага со свастикой, установленного на вершине Эльбруса.

– Окончательный перелом наступил! Наши захватили Майкоп со всеми районами вокруг него. Это почти три миллиона тонн нефти в год!

– Шестая и Четвертая танковые уже двигаются вдоль Волги к Сталинграду, скоро и он будет наш. Потом пойдем на Москву с двух сторон. Судя по всему, русские всё же выдохлись, у них не осталось резервов.

– Я бы так не торопился с выводами, – внезапно подал голос Клаус Вольф, – прошлым летом нам тоже так казалось. Тогда нам обещали, что армия красных больше никогда не возродится. Но чтобы возродиться, нужно сначала сдохнуть, видите ли, а эта зараза все еще живее всех живых. И теперь жарко дышит в нашу сторону. Да и все нефтедобывающие сооружения русские разрушили перед уходом, а в касках много нефти не унести.

Все посмотрели на грустного Клауса. Он же умолк и вновь уткнулся в тарелку.

– Это невозможно, они никогда не ступят на немецкую землю. Фюрер этого не допустит. Вскоре и томми поймут, что, пройдя по нам, большевизм доберется и до них. И уж тогда воцарится полный хаос. Тогда этот мир уже нельзя будет спасти, да и незачем. Томми это поймут, точно вам говорю.

– Не допустит, это безусловно, но я вам по секрету скажу, наше военное производство уже испытывает серьезную нехватку горючего. Наши возможности уже не те, и как это ни смешно, но, кажется, архитектор единственный, кто это понимает. Слышали, на свой страх и риск Шпеер предложил приостановить все парадные стройки, в том числе и улицу фюрера в Берлине? Хотел перекинуть все силы на авиапромышленность.

– Был бы толк. Говорят, Гитлер через Бормана резко заткнул Шпеера. Но насчет архитектора вы правы. Мы смеялись над парадником, но, по-видимому, Шпеер знает то, чего не знал Тодт. Цифры говорят сами за себя. Всего за шесть месяцев он увеличил производство боеприпасов почти вдвое. Выходит, архитектор войны из него вышел тоже неплохой. Уверенно импровизирует.

– Вот именно, импровизирует! Нет никакой четкой схемы, никакого организационного плана.

– Знаете ли, такие разговоры приведут нас к поражению. Война – это искусство, и импровизация здесь так же необходима, как и вдохновение.

– При всем моем уважении это полнейшая чушь.