Via Combusta

Да почаще к ней езжу я.

Может, цель пропадает в средстве.

Жизнь в бетоне сопит чахло.

Но, я помню, у мамы в детстве,

От груди молоком пахло…

Пролог четвёртой части.

Москва. Парк Горького.

Наши дни.

Вот суета-то. Вот суета. Ажно рябит в глазах. Как наперегонки со временем они, и никак не набегаются. Спешат. Торопятся. Опаздыват. И главно, опаздыват-то, небось, потому как спешат да торопятся. А им невдомёк. Времени им, получается как, мало. Медленно оно для них течёт, выходит. Такое тоже вот подметил, в парке-то нашем, теперича. Вот это как понимать? Со скуки они все так носются, аль, всё ж таки, по нужде? Мого быть и по нужде какой, не спорю. Не могу знать. Но так что же это за нужда разэдакая, что такую прорву ребятишек постоянно гоняет, денно и нощно? И нощно-то никак не меньше. Вот, ей-богу, никак в толк не возьму. Одеты ярко, по-современному, скажу. Видать, что докормленные, дорощенные, не с голодного краю. В лицах уверенность, сосредоточенность, уму много. Но страху нет. Нету. Ни страха. Ни печали какой. Ни паники, тем паче. Значит, не война… А они бегуть. Вот только что рядом со мной сидел, в годах, не малец какой. А ужо, глядь, и он там, далече, на мост поднимается. Аж через две ступеньки скачет. Бодро так. Никак не укладывается, что они по нужде. Не может такого быть. Нет такой нужды сейчас. В парке-то. Нету, слава богу. Я-то знаю, каково это, по нужде… Знакомо… Вот и не могу отделаться от мысли, что им просто скучно. Событий мало им, за единицу их молодого времени. Не интересно, так получается. Медленно оно, время-то для них. Дивлюсь. Да-к, не было у нас такого. Ну да, шустрили по молодости, приходилось. Но, чтобы так… Кажный день… Да все вместе… Они другие. Вот как есть, другие. Я про Илюшу даже и не говорю! Это такой пострелёнок, мама-дорогуша. Можно батарейки об его заряжать. Главно, убирать их вовремя, чтоб не лопнули. Добрый мальчишка растёт. Люблю его незнамо как. Но не поспевает за ним прадед уже, никак не поспевает. Моё время другое. Не быстрое, совсем не быстрое. А вот я вам скажу, что и сомневаться ноне стал, что оно вообще существует. Время-то. И так это явственно представляется уже, что не по себе. Первый раз даже спугался, думал, брежу. Нет, пощипал себя, булавкой уколол для верности, наяву всё. Всё наяву. А времени нет. Не чувствую его. Словно перестало оно мне быть нужно. Словно каку невидиму власть надо мной оно потеряло. И так видно всё стало, как никогда прежде. Что и не было его никогда, выдумки это всё, людские выдумки. А на самом деле времени нет. Просто не существует. Оно не нужно в природе никому, кроме людей-то. А я по нему часы сверял столько лет… А сейчас оно мне ни к чему. Как осенило. Страшно, ей-богу, страшно. Мого быть, я уже того? Кому сказать – на смех поднимут же. Поди, скажи им, молодым, что времени нет. Нет, и ни к чему на него сверяться. Ага, поди, поди. Скажут, крыша у старика прохудилась. Подтекает да на мозги каплет, вот он и жгёт. Или жжотт. Я не помню, как там по-ихнему. Поэтому молчу. Бабка мне моя, покойная, земля ей пухом, говорила: "Молчи, за умного сойдёшь". Да-к, я и молчу. Вот и сижу тут, рот на замок. Для них времени мало. А для меня нет вообще. Получается, что у меня уже и времени-то не осталось. Ушло оно от меня, моё время, не вернуть. Да и ни к чему оно мне, не жалко. Зря раньше не знал. Может быть, и сам не спешил бы никуда. А что же за пазухой-то? Времени нет. Здоровья, да-к его и подавно, к моим-то годам. Любовь, пожалуй что, да и сострадание, сопереживание вот за них всех. Вот что там, на сердце. Так, когда остальное, получается как – ненужное, ушло, для любви и сопереживания столько места ослободилось. Такая моща, такая силища во мне, жаль, рукой не пощупать. Со-переживание. Слово-то какое хорошее. Господи, я же не могу, мне всё время плакать хочется. Так с платком везде и хожу, глаза утираю. Всех жалко. Всех люблю. Все мне родные, ажно кричать охота. Переживаю за них, как никто на свете. Ей-богу, ребятушки, любите да берегите друг друга…

FYI

…

А я не знаю, как это дальше писать… Вот не знаю и всё. Что хотите со мной делайте, ответ один будет – не знаю. Может, другому кому такое просто даётся, как по маслу. А мне даже не сложно, нет… Тут наоборот. Глубже.

Какому читателю, может быть, и не понять, а иной смекнёт, что тут подходит моё повествование к определённому важному моменту, Рубикону. И я к нему приблизился донельзя вплотную. А это такая, как бы сказать, граница, линия невозврата. Та граница, за которую из моих коллег по литературному цеху редко кто и ходил. А даже если и ходил, то редко чувствовал себя полностью комфортно. Не мог не чувствовать эту огромную, мощную силу внутреннего сопротивления, сковывающую перо в таких ситуациях.