Нет идей? Я понимаю. Давайте проще: знает ли на самом деле каждая возмущённая волна о действиях другой волны в любой точке поля и в любой момент времени? Похоже, что в природе знает. И знает точно, с гарантией. А раз знает, то если ты на одном конце деревни пукнул, то на другом конце деревни, в природе, так и скажут, что ты пукнул. Свободы нет. Каждая волна есть продолжение другой, по цепочке передающая движение жизни. И каждая волна служит в интересах соседних волн. А иначе она там на фиг не нужна. Такое волновое служение, получается… Без дефицита правды и доверия.
Тогда уже я задаюсь вопросом – ках тах? Почему в природе не существует ни абсолютной свободы, ни дефицита правды, а у нас это всё есть? Почему? Может, потому и калибруемся тут, все вместе? Тогда – сколько это будет продолжаться?
Для себя понимаю – врать нельзя. Нигде. Никому. Ни себе, ни людям.
Я – участок поля. Сижу тут. Возмущён дефицитом правды. Калибруюсь на этот счёт, вместе с остальными. Как мужик – распадаюсь. Но ищу в себе баланс инь и ян, в надежде выжить. Готовлюсь к персональному суверенитету и приходу Мойшааха. Появляются и мутят воду всякие родноверы из числа всевозможных неоязычников, которые упрекают обычных архимандритов в том, что доминирующая религия в конец задвинула на плотские потребности паствы и двигает в массы только духовный рост. Опять налицо дисбаланс и церковь, вроде как, не в рынке. Стараюсь пускать эту информацию побоку, чтобы окончательно не вставать в ступор. Плутон на месте, но, говорят, вперёд пошёл. Значит, ничего необычного не происходит…
Часть четвёртая.
«Да, дайте женщине одну только прекрасную внешность, и она будет счастлива…»
Л. Толстой.
Вместо предисловия к четвёртой части.
А у мамы…
В непонятное мир движется.
Веет ветер холодный, западный.
У метро мужики лижутся,
Беспардонно друг друга лапая.
Забурлил мировой политикум.
Назревает чего-то в обществе.
Ошибаются аналитики.
Дураки принимают почести.
Все хотят очень быть великими.
Жить отдельно и самостоятельно.
Становясь по дороге дикими.
Уважение не обязательно.
Разрослись города лофтами
Урбанических дровосеков.
Брови девушек вьются кофтами,
Повисая на их веках.
Говорят, что все люди разные.
И ещё добавляют всякого.
А по мне они – несуразные.
Типажи у них одинаковы.
Друг на друга мы смотрим кобрами,
Основательно недоверчиво.
А у мамы глаза добрые,
И слезятся чуть-чуть вечером.
Утопают в дыму кальянные,
Паровыми душа коктейлями.
Вот, живучие, окаянные.
Убивают с благими целями.
Без морали, за гранью совести,
Лишь для рейтинга масс-вещание.
А у мамы свои новости
Да своё на всё понимание.
А у мамы ладонь мягкая,
Хоть шершавая и чуть влажная.
С ней, я внутренней железякою,
Ощущаю, что жизнь важная.
Что одуматься не мешало бы.
Что живём, причиняя боль.
А у мамы свои жалобы,
И пальто подъедает моль.
В старом домике, покосившемся,
Там, у мамы, отлично спится.
Мне, от стаи давно отбившемся,
Часто мамин домишко снится.
Здесь я шустрый весь, да удаленький.
Сумасшедший в таком же городе.
А для мамы всегда я маленький.
Хоть давно ею и не поротый.
Вьюга в городе мглою снежною
Чередует хандру с запоями.
А у мамочки сердце нежное,
Хоть и бьётся уже со сбоями.
Но, пока её сердце бьётся,
Мне тут бегать намного проще.
Пусть любимой душа смеётся
На прогулках в кленовой роще.
Пусть вокруг неё разрастается
Дорогая её семья.
Пусть почаще ей улыбается.