Величие и крах Османской империи. Властители бескрайних горизонтов

Идея о том, что весь мир рано или поздно станет единым целым, была одной из основополагающих для европейской мысли как минимум до XVII века, однако мало у кого претензия на роль объединителя подкреплялась такой искренней убежденностью в своем предназначении и такими возможностями, как у Османской империи. Быть может, надпись XV века на стене мечети в Бурсе: «Властитель земель, простирающихся до горизонта, повелитель всего мира» — строго говоря, и является подделкой, но это подделка, сделанная в оптимистическую эпоху. Каждый новый султан, опоясанный мечом Османа (османская версия коронации), шептал на ухо аге янычар: «Встретимся у Красного яблока». Под Красным яблоком понимался любой блуждающий огонек, манивший воинов ислама: Константинополь, Рим, Вена. Баязид действительно намеревался завоевать Австрию, а затем прийти во Францию; он действительно собирался устроить конюшню в соборе Святого Петра. В моменты уныния венецианцы, которые знали турок лучше всех прочих христианских народов и могли подсчитать, что доходы султана превышают его расходы, приходили к убеждению в том, что османы, несомненно, добьются успеха в осуществлении своего эсхатологического проекта создания всемирной империи. Восторженные охи и ахи венецианцев по поводу Константинополя и его географического положения не были равнодушной похвалой путешественника или исключительно оценкой коммерсанта: их не оставляло подозрение, что пропаганда, распространявшаяся из этого города с момента его основания Константином в 376 году, была правдой, что Константинополю действительно природой и историей предназначено быть центром мира. Существовало поверье, что император возвестит второе пришествие; всем было известно также пророчество о том, что до наступления царствия Христова в мире должно смениться четыре империи. Как ни крути, все говорило о том, что османы и исламский мир имели на своей стороне значительное преимущество, и, как писал в 1573 году некто Барбето, сопротивление бесполезно.

Османы не применяли к себе мерило прогресса. Сама эта идея была богохульной; в изречениях Пророка любой мог прочитать, что «всякое нововведение есть ошибка, а каждая ошибка ведет в адское пламя». Время шло по кругу, а не по прямой. Во время набега на Подолию в 1684 году Эвлия Челеби обнаружил, что грабит тот же самый дом, что грабил годом ранее; а когда он открыл шкаф в спальне, то ничуть не удивился, увидев там свой маленький топорик, который тогда обронил.[49] Среди горцев Албании и Кавказа обычай кровной мести был укоренен не меньше, чем на Сардинии. Оскорбление всегда оставалось таким же свежим, как в день, когда оно было нанесено; месть переходила по наследству — честь могла быть восстановлена метким выстрелом и через сорок — шестьдесят, а то и через все сто лет. Когда Эдит Дурхем путешествовала по Албании в начале XX века, здешние суровые и независимые люди неизменно обходились с ней с непринужденной вежливостью, ибо самый страхолюдный арнаут был джентльменом. (Некоторые женщины, похоже, тоже были джентльменами: они одевались как мужчины, пахали землю и могли постоять за себя с оружием в руках.) Выяснилось, что они живут как птицы, засыпающие на закате и просыпающиеся с восходом солнца. Ни один албанец не соглашался признать, что летние ночи короче любых других. У них, как у всех, в сутках было двадцать четыре часа, но они были убеждены, что двенадцать из них всегда занимает день, а другие двенадцать — ночь. Эдит Дурхем зевала и клевала носом, сидя в кресле и ожидая, когда с наступлением темноты ей позволят лечь спать; на заре ее хозяева просыпались бодрые и отдохнувшие, сообщая друг другу, что славно выспались.

Дю Френ, молодой гугенот, в 1623 году побывавший в Стамбуле в составе посольской свиты, утверждал, что во всей Османской империи есть одни-единственные часы, установленные в общественном месте: они находились в Скопье и отбивали каждый час, что можно было счесть своего рода чудом, поскольку вообще-то колокольный звон и установка часов в общественных местах были запрещены. Великий визирь Ибрагим гордо носил прозвище Сокрушитель Колоколов Неверных, поскольку использовал в качестве якорей для своего понтонного моста через Дунай колокола, снятые со звонниц Буды. Одному европейцу, побывавшему в империи в XVI веке, чрезвычайно докучала манера янычар из его эскорта будить его за несколько часов до того, как отправиться в путь, пока он не понял, что все дело в том, что они просто не умеют точно определять время. Тогда он показал им свои часы и попросил спокойно отдыхать. Сначала им непросто было выполнять его просьбу, и по утрам они спали вполглаза. Однако через несколько дней они начали доверять европейскому гостю и пришли к общему мнению, что часы — замечательная штука, позволяющая хорошенько выспаться.[50] Когда Бусбек хвалил турок за их всегдашнюю поразительную готовность заимствовать чужие полезные изобретения, он отметил, что это не распространяется на часы и книгопечатание, поскольку оба эти новшества, как он полагал, бросают вызов власти мулл.