Век Филарета

Основывать религию христианскую на отвлеченностях — значит основывать ее на одном разуме, значит — испровергать ее и поставлять на место ея  мечтательную религию натуральную. Истинная христианская религия основывается на Откровении, а Откровение, конечно, не есть «отвлечение». Вера основывается, яко на краеугольном камни, на Господе нашем Иисусе Христе, а он есть не отвлечённая идея, но существо действительное, истинный Бог и истинный человек... Стоит ли множить примеры явного пантеизма и либерализма, явленные в сей книге? Вот вам последний. «Руссо имел душу

благочестивую,—написано на странице двести пятьдесят четвертой,— хотя и являл часто дух неверия»… Можно ли человеку иметь  душу благочестивую и «являть часто дух неверия»? Чувствовать как христианин и мыслить как язычник или безбожник?

Любить и чтить Бога, но не верить Его делам? Если сие возможно, то автор, вероятно, нашел сию возможность на самом себе и разлил в своих рассуждениях дух неверия, не опасаясь оскорбить «душу благочестивую».

   Филарет сел и сложил бумаги в ровную стопку.

   - Полагаю, ваше высокопреосвященство,— решительно заговорил Голицын, - что разбор  сочинения Ансильона вполне достаточен для того, чтобы осудить его перевод на русский язык и распространение среди публики. Возражения владыки Феофилакта всем давно известны, но, впрочем, если он так уж настаивает...

   Фиофилакт промолчал.

   11 ноября 1813 года последовал высочайший указ, повелева­ющий архиепископу рязанскому Феофилакту отправиться в свою епархию впредь до особого распоряжения. 21 декабря — в с р е д у — он покинул Петербург.

   — Верите ли, отче,— рассуждал вечером того же дня в своем кабинете Голицын, обращаясь к Филарету,— я никогда не был злопамятен. При дворе ведь я с младенчества. Меня в три года известная Перекусихина отвела к матушке-царице, и та меня при­ласкала. Камер-пажом был, самым молодым камергером... При дворе приходится  лавировать,  так выучился. Однако же никого не оговорил и пронырством никому дорогу не перебегал. Характер такой — ленив!.. Помню, вскоре после моего назначения в Синод мой предшественник Яковлев стал ездить по всем гос­тиным и меня оговаривать, князь-де

молод, неспособен и нез­нающ. Даже ко мне ездил под разными благовидными предлогами

и давал советы. А я поразился — канцелярские служащие сидели за сломанными столами, на дрянных стульях, связанных бечев­ками... Что вы улыбаетесь? Точно! Я распорядился употребить на мебель четыреста сорок рублей — первая моя большая трата. При встрече рассказал Яковлеву, он отмахнулся — что за мело­чи! — и продолжал из-под руки свои наговоры. Но согласитесь, отче, внешний порядок должен быть!.. Когда я через два года получил ленту, Яковлев тотчас ко мне явился. «Помилуйте, князь, как это возможно — эту ленту по всему следовало получить мне!» — а он точно хлопотал себе Владимира за экономию бумаги для синодской типографии. «Чем же я виноват,— отвечаю,— что го­сударь пожаловал ее мне, а не вам?..»

   Филарет кивнул. Ему были интересны рассказы князя, от­крывавшие неведомые стороны столичной жизни и людских ха­рактеров.

   — Вот и с рязанским владыкой я был ровен, пока не смутило меня его своеволие...

   — Ваше сиятельство, осмеливаюсь напомнить о своем и отца Иннокентия прошении.

   — О чем?

   — Об отмене решения архангельской консистории о лишении сана валаамских старцев Феодора, Клеопы и Леонида за якобы уклонение от православия.

   Голицын коротко засмеялся.

   — Вы же знаете, дорогой отче, вам я не могу ни в чем отказать. Вопреки Сперанскому по вашему настоянию не допустил введения светского развода — а уж тут такая мелочь! Я подписал вашу бумагу…Но растолкуйте мне эту вашу привязанность к диким от­шельникам. Мне приходится таких видеть в лавре— прямо .дикари, косматые, дурно пахнут... И уверяю вас, настоящее богословие им неведомо!

   - Возможно. Но поверьте, князь, их богомыслие более совершенно и глубоко, нежели в стенах нашей уважаемой академии, а прозрения  их сердец и непрестанное горение в вере благодатнее моего и вашего.

   - Знаете ли, отче Филарете, меня государыня Елизавета Алексеевна как-то спросила: «Что за споры идут у вас о словах? Стоят ли разные слова, говорящие об одном, таких сражений?» Я что-то ответил, но вопрос не идет из ума. Борьба за веру закончилась, Вселенские Соборы установили каноны, и живем мы в просве­щенном девятнадцатом веке... Что бы вы на это сказали?

   - Не желая утомить вас, скажу лишь об упомянутых Вселенских Соборах. Сколько сил было потрачено — и жизней отдано! — ни утверждение одного понятия «единосущный» в Символе Веры. И как тогда за это стояли отцы церкви, так следует и нам стоять. Все сие не зря, ибо, споря как будто о словах, защищаем и утверждаем целостное и полное усвоение человеком Божественной Истины. От него же зависит спасение душ наших, спасение не магическое или аллегорическое, а действительное, дающее праведным жизнь вечную! Как же тут не спорить, как не биться...