Век Филарета

    В-третьих, Гефсимания, исполненная духом моления Хрис­това, орошенная кровавым потом Его Богочеловеческаго молитвеннаго подвига в навечерие дня Его распятия, представляет бла­гоприятнейшее место молитвы...

    И потому, кто бы ты ни был, брат мой, если поражаешься страхом суда Божия,— не предавайся унынию безнадежному, не дай скорби совсем одолеть тебя, собери останки твоих изнемо­гающих сил, беги мысленно на победоносное Гефсиманское по­прище Иисусово... повергнись со своими грехами, скорбью и страхом. Помни, что горечь твоей чаши уже наибольшею частию испита в великой чаше Христовых страданий. Если хотя с малою верою, упованием и любовью к сему приступишь — получишь приращение веры, упования и любви, а с ними и победу над искушениями...

    Сам же Филарет получал от скита не только утешение. «Мои грехи, видно, велики,— писал он отцу Антонию,— когда не только люди, с которыми был в сношении и против которых мог по­грешить, но и такие, с которыми я не имел дела, трудятся, на­казывать меня. Одни говорят, что скит построен в укор кому-то. Другие, что я его построил, а преемник мой обратит в конюшню. Да сотворит Господь месту сему по молитвам достойных рабов своих, а не по моему недостоинству».

Глава 5

  НЕ ОТ МИРА СЕГО

    Ржевский соборный протоиерей Матвей Константиновский, погостив в январе 1852 года неделю в Москве у своего духовного сына графа Александра Петровича Толстого, едва вернулся домой, как случилась беда.

    Жизнь отца Матвея до сих пор складывалась обыкновенно: хотел пойти в монахи, но надо было содержать мать, и потому женился после семинарии, несколько лет служил диаконом, по­лучил иерейский сан, на сороковом году жизни поставлен был настоятелем. Все годы своего служения отец Матвей был строгим постником и вовсе не употреблял мясной пищи. В иерейском сане редкий день не совершал литургии, приходил в церковь первым, а уходил последним. Если звонарь опаздывал, батюшка сам шел на колокольню. Не было никого из причетников, так отец Матвей сам и читал, и пел, и разводил кадило. Истовость в вере и твердость в соблюдении церковного благочестия давно привлекли к

нему внимание митрополита Филарета. Он его и назначил священником без чьего-либо

прошения.

Дело было так. В селе, где первые годы служил диаконом молодой отец Матвей, обветшала колокольня. Диакон стал при­зывать прихожан построить новую, и многие стали жертвовать. Однако помещик, владелец сего села, оскорбленный как-то замечанием диакона за громкий разговор во время службы, и сам денег не давал, и мужикам запретил, а на диакона послал жалобу высокопреосвященному. Суд Филарета был скор: генералу послано строгое внушение, а диакон посвящен в иерейский сан...

    На эту пятницу выпала память святителя Григория Богослова. Кафедральный собор на всенощной службе был наполнен моля­щимися. Настоятеля любили особенно за великое милосердие, он всем приходящим помогал, по воскресеньям собирал у себя в доме нищих и с ними обедал, приходившие деньги раздавал, подчас впадая с семьей в подлинную скудость. Как всегда, в соборе много было дворян, отдельной группкой стояли обращен­ные к истине отцом Матвеем бывшие раскольники. Отец Матвей заканчивал елеопомазание, когда услышал громкий топот сапог и возбужденный крик:

    — Пожар!

    Строгий настоятель хотел было сделать замечание за непо­добающее поведение в храме Божием, но вдруг странно кольнуло сердце... И еще до того, как конюх соседа-купца дошел до него, он знал: его дом горит.

    Отец Матвей застал пожар в самом разгаре. Мощные языки огня рвались из окон и распахнутой двери вверх, пытаясь как бы обнять весь пятиоконный дом, купленный на собранные при­хожанами деньги и только прошлым летом оштукатуренный... Вначале отца Матвея оглушили крики родных, причитания по­варихи, каявшейся, что ленилась почистить дымоход, вот сажа и занялась, ржанье соседской лошади, запряженной в сани, куда какие-то люди складывали знакомые самовар, зеркало, растре­панные узлы, подушки... Вокруг дома из-под снега обнажилась земля с пожухлой травой и поникшими лопухами. Подойдя к двери, так что мгновенно обдало палящим зноем, он услышал гудящее внутри пламя. Что-то дзинькнуло наверху. Торжествую­щий рыжий язык огня показался из мезонина...

    «Господи, на все Твоя воля!» — пронеслось в уме настоятеля. Он решительно отстранил теребивших его за рукава рясы людей и звучным голосом крикнул:

    — Други мои, спасайте святые иконы! Оставьте все — иконы спасите!

К утру от дома остались лишь груды кирпичей и тлевших бревен. Отца Матвея с семьей добрые люди позвали на квартиру. Там, расставив на подоконнике все уцелевшие иконы, он с ма­тушкою обтер их чистым полотенцем и вознес молитву к Господу. От полноты сердца он благодарил Всевышнего за знаменательное посещение как за великую милость, которую нельзя купить и за большие деньги.