Век Филарета

    Частенько размышлял владыка над житием святого мученика митрополита Филиппа, однажды и навсегда решившегося быть верным высоким словам: «Нельзя служить двум господам». Да, смиренный молитвенник Филипп бесстрашно говорил правду, обличая злодейства царя Ивана Васильевича Грозного, от одного взгляда которого трепетали люди, и всевластный самодержец мог только кричать: «Молчи, отче, молчи!..» Что ж удерживает от следования благому примеру — страх? Нет. Самому себе владыка мог признаться, что готов к унижению и поношению, даже к мучениям, все перенести достанет сил, но ко благу ли церкви послужит сие?

    Ныне не XVI век, а XIX. Царь Иван Васильевич, изнемогая от мук совести, голосом которой стал митрополит Филипп, при­казал задушить его, но в образе мученика тот еще ярче засиял в служении Царю Небесному. Нынче же сошлют втайне в забро­шенный монастырь Олонецкой или Тобольской губернии и при­кажут забыть тебя. Для спасения своей души земные преткнове­ния — одно благо, да ведь он в ответе за тысячи и миллионы душ иных, вверенных ему Господом! А ну как усилится нестроение в епархии, нынче его голос значим, а что тогда? А вдруг разгорится вновь у графа Протасова страсть к церковным переменам — вос­станет Филарет киевский, владыка Григорий, владыка Иосиф Семашко, иные — да ведь его голос стоит многих!.. А как же дело с русской Библией — неужто он хотя- бы перед смертью не увидит Слово Божие в доступном для всякого виде?..

    Тяжко сносить неявные, но ощутимые упреки в угодничестве. Трудно смирять страсть к совершению очевидно благих перемен. Горько сознавать, что силы уходят, что можешь и не увидеть того, на что надеешься... но уж таков крест вручил ему Господь. Неси с молитвою, в терпении и молчании.

    Общим делом митрополита и архимандрита, а можно ска­зать — и общей тайной — стал новый скит, устроенный близ лавры. Владыка опасался молвы и не раз повторял отцу Ан­тонию: «О ските чем меньше говорить, тем лучше. Если Бог благословит дело, оно скажет себя само». Филарет на вопросы любопытствующих отвечал, что обеспокоен сбережением древ­ней достопамятной церкви, и в ней, может быть, отец наместник заведет непрерывное чтение Псалтири. Сам отец наместник отвечал еще неопределенней.

    Тем не менее в апреле 1851 года, отвечая на доносы, дошедшие до обер-прокурорского стола, Филарет направил графу Протасову письмо с поддержкой ходатайства о закреплении за скитом земли, пожертвованной женою коммерции советника, московской пере­пой гильдии купца Лепешкина, Анной Васильевной Лепешкиной. Выставляя на первый план заботу о сохранении древности (что соответствовало духу и букве императорского указа о поддержании древних отечественных памятников), владыка писал: «С досто­инством и уединенным положением сего места сообразным пред­ставилось поселение при храме небольшого числа желающих из братии Лавры для более уединенной жизни... Число желающих жить при сей церкви в образе скита с течением времени возрастало. Соответственно сему построено потребное число келий и ограда. Здешнему братству даны общежительные правила. Богослужение соображено с образцами более древними; введено столповое пе­ние, чтение из святых отец на утрени, вечернее правило с по­клонами и неусыпающее чтение Псалтири. Братия довольствуется всем потребным от обители; поручных денег не получают; вино и пиво в сей обители не употребляются; в одежде наблюдается простота; женский пол в ограду ея не допускается, кроме одного дня храмового праздника для совершения богослужения».

    Ходатайство имело полный успех. Высочайшим повелением за скитом была закреплена

пожертвованная земля, а обитель при­знана отделением лавры.

    Филарет смог искусно обойти наименование скита, ибо Гефсимания — по высоте смысла могло вызвать усмешку, неудовольствие и запрет. Когда же блаженнейший патриарх иеру­салимский Кирилл прислал в обитель часть мощей святого ве­ликомученика Пантелеимона и в грамоте своей именовал обитель «Новою Гефсиманиею», владыка и отец Антоний осмелились и сами громко употреблять ее название.

    Радость двух духовных братьев была велика. То было их детище, в котором оба надеялись закончить свои дни. Освящая скитский храм, Филарет произнес одно из своих глубоких и проникновен­ных слов:

    — Не можем обещать себе полнаго постижения тайны Геф­симанского события, но в какие особенные помышления дол­жен вводить нас образ Гефсиманского многострадальнаго моления Христова?

    Во-первых, оно дает нам мысли о молитве уединенной...

    Во-вторых, Гефсиманское моление Христово должно вво­дить нас в умилительныя помышления о глубоко смиренном образе моления Христова... Единородный Сын Божий, от веч­ности со Отцем и Святым Духом царствующий на пренебесном престоле... облекшись в нашу нищету, немощь, низость, по­вергается в молитве на землю, чтобы молитвою исходатайство­вать нам спасение, а смирением обличить, загладить и увра­чевать нашу гордость...