Век Филарета

       Строгий и дисциплинированный ум юноши искал опреде­ленности и в религии. Он посещал собрания мистиков у князя Голицына, слушал проповеди отца Фотия, но ни та, ни другая сторона не пришлись по сердцу. Суетное и кичливое своевольное учение виделось ему столь же далеким от истинной веры, сколь и разгоряченный фанатизм, забывший о евангельской кротости. Само ожесточенное препирательство о вере вызывало недоверие к участвующим в нем.

       Досрочно произведенный в офицеры, Брянчанинов сожалел о простой юнкерской шинели. В ней он мог стоять в храме Божием в толпе солдат и простонародья, молиться и плакать сколько душе угодно, а среди чистой публики такая пламенная вера вы­зывала недоумение или улыбки. Он таил от начальства, что при­чащается еженедельно, потому что такое усердие представлялось подозрительным. Все, казалось, противилось призванию, полный соблазнов мир искушал и подавлял, но, вопреки приманкам и

силе, ум юного Дмитрия сосредоточивался на поисках истинной веры столько же, сколько и на предметах учебных.

       Никто не говорил ему о чудесной силе постоянной молитвы, но сам он пришел к ней. С вечера, когда по сигналу рожка юнкера ложились в постели, Дмитрий, приподняв с подушки голову, на­чинил читать молитвы, да иногда так и поднимался по утреннему сигналу, с молитвою идя в класс. В то время тайный монах обрел но милости Божией товарища.

       — Чихачев, пойди сюда! — как-то позвал Дмитрий юнкера eго роты, весельчака и говоруна, у которого душа ко всем была нараспашку. — Не пора ли тебе быть христианином!

       — Я никогда и не был татарином! — с улыбкою отвечал тот.

       — Так, — cepьезно отвечал Дмитрий. — Но слово это надлежит исполнить делом.

       Как происходит сближение родственных душ? Каким образом одни узнают другую

без долгого приглядывания и длинных рас­суждений? Но когда это случается, тогда завязываются дружба и любовь сильнейшие. Тогда верят каждому произнесенному слову, не таят помыслом и сомнений, и обнаруживается единение людей, внешне, казалось бы, вовсе несхожих.

       Друзья стали вместе ходить к инокам Валаамского подворья, Александро-Невской лавры. Принимали их с любовью и настав­ляли, вполне понимая их духовные нужды. Отец, узнав от слуги Дмитрия об образе жизни сына, просил столичных родственников

помочь его образумить. Брянчанинова обязали вернуться с частной квартиры на казённую, в замок, а митрополит Серафим  запретил лаврскому духовнику Афанасию склонять юношу к монашеству, воспретил принимать на исповедь Брянчанинова и Чихачева.

       И вот болезнь, приковавшая Дмитрия к постели, с особенною очевидностью побуждала его к выбору. Он готовился к переходу в вечность и не обращал внимания на наговоры родных, что именно посты и бессонные ночи да частое моление на коленях ослабили его здоровье. Нет, знал: пошли Господь выздоровле­ние – он не изменит признанию.

       Перед его взором были уже пределы наук человеческих, но, задаваясь вопросом, что они дают человеку, он признавал: ничего. Человек вечен — вечно должно быть и земное обретение его, а всё оно пропадает у крышки гроба. Охладевшее к миру сему сердце давно открылось монашескому призванию, однако для полного разрыва с этим миром нужен был кто-то, способный безоглядно увлечь за собою.

       Придя в июне после выздоровления в лавру, Дмитрий увидел в соборном храме незнакомого монаха. Высокий, полный, оса­нистый. Длинные волосы падали на плечи, седая небольшая бо­рода, на светлом лице печать отрешенности и учености, а глаза — глубокие, пронзительные. То был иеромонах Леонид Наголкин, приехавший по делам Оптиной пустыни. Дмитрий поколебался и подошел к старцу. Сколько длилась их беседа, он не заметил, но судьба его была решена.

       — Сердце вырвал у меня отец Леонид! — рассказывал он при­шедшему навестить Чихачеву.— Решено: подаю в отставку и по­следую старцу. Ему предамся всею душою и буду искать един­ственно спасения души в уединении.

       Растерялся Чихачев. И ему того же хотелось, да страшно…

Глава 6

 ДИВЕЕВСКИЕ СЕСТРЫ

       В мае 1827 года в приемный час митрополита на Троицкое подворье приехала Маргарита Михайловна Тучкова, вдова боро­динского героя. В кабинет вошла хрупкая, маленькая женщина, простое и приятное лицо ее было бледно, а взгляд странен. Фи­ларет знал о перенесенном ею новом горе — кончине пятнадца­тилетнего сына Николая, единственной ее надежды и опоры.

       Тучкова не плакала. Ровным голосом она просто рассказывала, как Николушка простудился, как лечили его доктора, как сама сидела у его постели, как дорогой, мальчик потянулся к ней в последний миг, будто желая что-то сказать... Странность ее взгляда состояла в отрешенности от внешнего. Тучкова, казалось, не ви­дела ничего вокруг, а пристально всматривалась во что-то иное.

       К горю людскому привыкнуть нельзя. А к кому идут: люди с горем? К. духовным лицам. Филарет за годы своего служения принял в свое сердце множество печалей: и горестей, знал, что помимо утешения следует помочь человеку делом выйти из бе­зысходной тоски.

       Тучкова нашла успокоение в вере. Спрошенная о муже, она уже спокойнее рассказала,