Веревка исчезла из моей руки, а меня мягко опустили на заваленный мусором пол. Осторожно обойдя комок бурлящей и урчащей оранжевой слизи, я пристроился у стены, благоразумно решив не пытаться осматривать паучью берлогу. Вместо этого я сосредоточил свое внимание на свисающем с потолка гобелене, лениво колыхающемся в затхлой воде комнаты. Рваный по краям гобелен был очень стар. Ему самое место в каком-нибудь подводном историческом музее. Ну, или на почетной стене какого-нибудь родового замка. Однако потемневший образчик искусства свисал с потолка в темной комнатушке на самом верху башни, что вот-вот рухнет в подводную бездну. Я, кстати говоря, испытывал легкий страх: в противоположной стене имелось еще одно окошко, за которым не виднелось ничего, кроме неподвижной синеватой глубины… Я хоть существо и подводное, но запредельные глубины меня убьют, а умирать… не хотелось даже в мире, где я бессмертен. Чтобы отвлечься от зябкости в хребте, пока паук «читал» веревку, я изучал вытканную картину на гобелене. Там было на что взглянуть: в битве сошлись два лютых воина. Рыцарь в сверкающих серебряных доспехах, с развевающимся красным плащом за спиной, вонзал копье в тушу наседающего на него огромного подводного паука. И пусть рыцарское копье глубоко ушло в паучье тело, исход поединка далеко не предрешен — к рыцарю тянулись сразу четыре длинные лапы, причем в двух из них были зажаты мечи, в третьей арбалет, а в четвертой магический жезл, который уже выплевывал длинный язык термитного огня.
— Ты очень расторопен, Бульк… я не предложил платы, но ты выполнил мое поручение без промедления.
— Обещал — сделай, — пожал я плечами, смотря при этом на гобелен. — С недавних пор стараюсь жить именно так.
— Похвально… ты порадовал мое холодное сердце, Бульк, своей быстротой и… честностью. Ты не проявил интереса к посылке… ты даже не крутил ее в руках…
Ого…
Откуда он знает?
— Я обещал, — повторил я.
Класс! Я едва сдержался, чтобы не заорать от восторга. Класс!
— Мы дрэнги, — с нескрываемой гордостью прогудел скрытый сумраком огромный старый паук. — Мы воины. Мы живем боем, мы охотимся, а не сидим, дожидаясь, когда в нашу паутину попадет безобидная рыбешка… Понимаешь, Бульк?
— Понимаю, — кивнул я, продолжая разглядывать гобелен.
Я ошибся. Там был не одиночный поединок. Это лишь часть общей картины. На темном гобелене угадывалось еще немало уже почти разрушенных беспощадным временем и тленом схваток, где пауки дрались с ахилотами.
— Знаешь, что изображено на этом гобелене?
— Нет.
— Это последняя решающая битва. С ее завершением изменилось все…
— Я не ведаю, что это за битва… но тут что-то нехорошее для пауков, — медленно произнес я, обдумывая каждое слово, прежде чем произнести его и навсегда выпустить.
Слово не креветка. Выплывет — не поймаешь.
— Почему же нехорошее для пауков, юный чужеземец? Может, мы победили? Разве гобелен показывает наш проигрыш?
— Тогда где вы? — парировал я и широким жестом обвел всю скрытую темнотой комнату с перекошенным полом. — Тут? На задворках мелких городков висите на краю подводной пропасти? Я думаю, вы проиграли ту битву, паук Дрос. А ахилоты… я уже видел такие доспехи в одном из газетных выпусков. В таких доспехах ходит королевская стража. Элитные воины, что стоят над всей подводной стражей. Они лично оберегают жизнь подводного короля.
— Да, — выдохнул паук, и гобелен забился в струях взбаламученной воды, отчего схватки на его тканом теле будто ожили. — Да… Ты прав, Бульк. И прозорлив. На этой старой тряпке выткано паучье позорище. Мы проиграли… наше сопротивление было сломлено могучими элитными стражами. Паучье войско было отброшено назад — к самым стенам родового гнезда дрэнгов, которые и подняли то восстание. У стен Кранкамура мы были разбиты окончательно и вынужденно сдались — иначе нам грозило полное истребление. Кранкамур, великая паучья твердыня… она заброшена… а по условиям позорного соглашения, нам — паукам — запрещено приближаться ближе, чем на двадцать лиг к ее стенам. Теперь там обитают лишь крабберы, что обжили руины Кранкамура и превратили его в один из храмов их божка… — Дрос с нескрываемым презрением фыркнул. — Бог Диграций. Пожиратель Китов. Он слишком много времени уделял охоте на лазурных китов, бездумно тратя свои силы… не удивительно, что он был повержен в бою с заманившими его чужеземцами. Теперь Кранкамур снова опустел, а завывающие крабберы бродят по дну, поднимая муть в поисках своего павшего божества… к чему искать спятившего огромного краба?
— Ух, — выдохнул я.