– Вы хотите уморить меня голодом, хозяин? У меня нет еды, и нет никакой надежды добраться еще куда-то. Проявите немного доброты к хромой старухе.
– Для этого, – отвечает Ричард Миллер, – в церкви существует полка с едой, госпожа. Возможно, вам было бы это известно, если бы вы ходили на службу.
Все сходятся в том, что было сказано после этого.
– Разрази тебя чума, Ричард Миллер, – это первое, что сказала матушка Кларк. – Чума и геморрой.
Она наклонила голову, став похожей на взъерошенную птицу, и сверлит его единственным зрячим глазом.
– Я ни о чем не просила
Джеймс Хокетт стоит у дровницы с колуном и давится от смеха. Лиа, придерживая рукой большой живот, проталкивается из-за спины мужа, ее веснушчатые щеки ярко пылают алым.
– Ах ты, грязная кобыла! – ругается она.
Сейчас в ней немного проглядывает прежняя Лиа Миллер – вернее, Лиа Райт, с ее легендарным несгибаемым духом и струящимися золотыми волосами, которая, говорят, обменивала у речников поцелуи на сладкий ром.
– Ой, остыньте, госпожа Миллер, – сплевывает матушка Кларк. – Я не держу на вас обиды. В конце концов, у нас у всех есть рты, которые нужно кормить. Эх, если бы я знала, сколько стоит порция, я бы догадалась надеть выходное платье.
Она задирает подол своего порванного платья и пытается изобразить сцену соблазнения, своими движениями она напоминает куклу, которую кто-то дергает за веревочки. С усмешкой она хватается за свою увядшую левую грудь. Хокетт и Миллеры наблюдают за этой скорее устрашающей джигой со все нарастающим отвращением. В том, как выгибается ее тело, пародирующее привлекательность, действительно есть что-то дьявольское, что-то сверхъестественное, как если бы коза со стройными девичьими лодыжками танцевала на полях гримуара. Расстроенная Лиа всхлипывает и отступает обратно в дом. Йомен Миллер остается на пороге и медленно качает головой.
– Вижу, ты хотела, – говорит он, – попасть ко мне в дом, погреться у огня, и какая мерзость ожидала бы нас потом? Прихватила бы локон моей жены, чтобы сделать восковую куклу? Оставила бы одного из своих бесов за плинтусом, чтобы ночью он кусал нас и пировал нашей кровью? Я не так уж несведущ относительно ведьминских проделок. Видит Господь, – он вздыхает, положив мясистую ладонь на сердце, – хотел бы я быть таким. Но ни один человек в эти темные времена не может похвастаться такой невинностью.
– Моим бесам, – смеется матушка Кларк, – моим бесам двери не препятствие. Они идут туда, куда я им прикажу. Через любую щель, будь она узкой, как у монахини, или широкой, как у вашей жены.
Миллер хватает ртом морозный воздух. Хокетт пытается сообразить, должен ли он помочь или, наоборот, помешать своему хозяину избавиться от наглой непрошеной гостьи – и как это лучше сделать, – но Миллер хватает трость и устремляется к попятившейся матушке Кларк. Он заносит трость над головой. Старуха с кошачьим визгом оступается и падает навзничь в снег.
Вот что рассказал господин Хокетт моей матери, когда появился, запыхавшийся, на нашем пороге и попросил нас как можно быстрее пойти к Миллерам, потому что там произошел несчастный случай. Путешествие занимает целый час, потом мы наполовину несем, наполовину волочим матушку Кларк и ее деревянную ногу, а безлунная ночь наступает нам на пятки. Миллеры оставили матушку Кларк лежать в снегу, как животное. Затем мы начинаем разборки, на чью кровать уложить ее, и, конечно, получается, что на мою. Я выражаю свое неудовольствие по поводу такого расклада, указывая, что от старухи воняет хуже, чем от пары хорьков, но матушка просто говорит, что вши – вот о чем я должна беспокоиться, и просит развести огонь, чтобы согреть матушку Кларк.
Мы снимаем с больной грязную промокшую одежду, и я выношу ее во двор, чтобы сжечь. Уксусный Том важно расхаживает между спальней и гостиной, наблюдая за этими хлопотами, как будто это ему доставили ужасное неудобство. Очень похоже на мужчину, только милого.