Ведьмак. Перекресток воронов (Анджей Сапковский)

Несмотря на эти скорее эпикурейские черты, маркграф выглядел сурово и грозно. Возможно, из-за лба, изрезанного морщинами и удлинённого ранней, но уже заметной лысиной. Возможно, из-за бровей, кустистых и взъерошенных, похожих на пару косматых грызунов. А может, из-за глаз с недобрым выражением.

На Геральта исходящая от маркграфа грозная суровость впечатления не произвела. Видимо, сказывалось юношеское отсутствие воображения.

В углу покоев, под большим чучелом орла, стоял ткацкий станок, за которым сидели две женщины, точнее, женщина и девочка. Девочке было лет двенадцать, и выглядела она соответственно возрасту. Красивая, если бы не следы оспы. У женщины были длинные прямые волосы, большие глаза и тонкие губы. Выглядела она неважно. Может, из-за пугающей бледности лица и белизны хрупких рук. Может, из-за чего-то ещё, чего Геральт не мог определить.

Обе – женщина и девочка – работали за станком. Почти механическими движениями управляя устройством, переплетали уток и нити основы – женщина челноком, девочка бёрдом. То, что получалось в результате их работы, напоминало занавеску. Или сеть. Расположение нитей было странным – узор походил на рыбью чешую. Или на пластины карацены.

Фрагменты костей на кубке маркграфа, как заметил Геральт, включали зубы и глазницы.

— Ведьмак, — нарушил тяжёлое молчание Луитпольд Линденброг, поднимая кубок. — Знаешь ли ты, что это такое?

Геральт знал, но промолчал.

— Этот кубок, — продолжил маркграф, — изготовлен из черепа ведьмака. Предводителя всех ведьмаков. Это трофей памятной битвы при Каэр Морхене, случившейся в сто девяносто четвёртом году. В память о той битве части черепа убитого тогда ведьмака были вправлены в этот кубок. Мой родитель, бывший маркграф Верхней Мархии, получил его в подарок от одного из участников той победоносной битвы.

Геральт не имел ни малейшего желания выводить маркграфа из заблуждения. Трофей был очевидной подделкой. Знал ли об этом маркграф или же его обманули – не имело особого значения.

— Почему я тебе это говорю и почему сейчас пью из кубка в твоём присутствии? — продолжал маркграф. — Я делаю это, чтобы ты осознал: я, как и мой родитель, ведьмаков не жалую. Мутацию, которой вы обязаны своим существованием, считаю противной природе и не заслуживающей права на существование. Даже если мы смело предположим, что вы творите столько же добра, сколько и зла, если допустим, что ваши добрые дела уравновешивают ваши выходки и преступления, то в результате выходит ноль. Ноль. То есть ничего. Этот нулевой результат означает, что, говоря коротко, вы миру совершенно не нужны.

— Впрочем, — маркграф отпил из кубка и поднял голову, — я способен проявить терпимость, когда дело касается профессионализма. Я, мягко говоря, недолюбливаю эльфов и полукровок. Но терплю Фиахру де Мерсо, на четверть эльфийку, более того — жалую ей высокую должность, поскольку она превосходный профессионал. И если я сейчас превозмогаю неприязнь и беседую с тобой, то лишь потому, что хотел бы считать тебя профессионалом. Хоть ты и молокосос... Деянира! Херцелойда! Довольно стучать! Вон отсюда! Обе!

Последние слова маркграфа прозвучали подобно лосиному рёву. Женщина и девочка вздрогнули от этого звука. Они поспешно поднялись и торопливо покинули покои, бросив и станок, и недотканное полотно с узором в виде рыбьей чешуи.

Луитпольд Линденброг проводил обеих взглядом, храня молчание, пока они не скрылись за дверью. Геральту стало ясно, что маркграфу мешало не стучание станка, а их присутствие. Очевидно, он не хотел говорить при них.

— Вверенная моей опеке девица, — заговорил он, наконец, снова отпив из кубка, — внезапно скончалась. А после смерти, после погребения, обратилась в стрыгу. В дьявольское чудище, которое по ночам вылезает из могилы, убивает людей и сеет ужас по всей округе. Комендантша де Мерсо получила приказ посвятить тебя в подробности, так что тебе они, несомненно, известны. Подтверди.

— Подтверждаю.

— Тогда добавлю кое-что ещё. Видишь ли, ведьмак, вести здесь разносятся быстро, особенно когда им помогают. А один священник со Стеклянной Горы очень даже помогал. Хвастался направо и налево, что в некоем городке силой пламенных молитв снял страшное проклятие с бургомистра и его семьи. Когда это дошло до моих ушей, а стрыга к тому времени уже загрызла дюжину людей, я послал Фиахру привести этого священника. И вот стоит он передо мной, точь-в-точь как ты сейчас. Только у него поджилки тряслись, жалко было смотреть, а у тебя, замечаю, нет. Видать, тоже из-за отсутствия воображения.