Вдали от безумной толпы

Сев на землю, путница обломала верхние ветки, после чего вышла на дорогу с тем, что осталось. Подставив рогатины себе под руки, как костыли, она боязливо оперлась на них всем своим весом, который был отнюдь не велик, и сделала первое движение вперед.

Нехитрое приспособление облегчило женщине путь. Она пошла дальше, сопровождаемая лишь шумом собственных шагов да стуком палок. Еще один придорожный камень остался довольно далеко позади, и теперь женщина с тоскою глядела вперед, словно вычисляя, скоро ли появится следующий. Костыли, хотя и оказались весьма полезными, не сотворили чуда, ибо, совершая за нас часть тяжелой работы, механическое приспособление не может вовсе освободить нас от усилий. Усталость, успевшая овладеть женщиной, не исчезла, а лишь перешла с ног на руки и плечи. Несчастная путница была истощена, и каждый новый рывок вперед давался ей все тяжелее. Наконец она качнулась вбок и упала.

Неясные очертания ее тела неподвижно темнели около четверти часа. Когда низины наполнились монотонным гулом утреннего ветра, всколыхнувшего мертвые листья, женщина отчаянным усилием заставила себя сперва подняться на колени, а затем встать. Удерживая равновесие при помощи одной из своих палок, она сделала шаг, потом другой и третий. Теперь она опасалась опираться на рогатины как на костыли и использовала их только как трости.

За Меллстокским холмом показался новый придорожный камень. Вскоре вдоль дороги потянулась железная ограда. Наткнувшись на первый столбик, женщина схватилась за него и поглядела вокруг. Огни Кестербриджа теперь не сливались воедино, а горели отдельными точками. Близилось утро, и, вероятно, уже можно было ждать появления первых повозок. Женщина прислушалась. Ухо не улавливало никакого шума жизни, если не считать самого унылого из всех возможных звуков – лая лисицы, повторившегося троекратно через минутные промежутки, как звон похоронного колокола.

«Меньше мили, – пробормотала путница, затем, помолчав, прибавила: – Нет, больше. Миля – это до ратуши, а работный дом на другом конце. Осталось пройти чуть больше мили, и я на месте!» Через некоторое время она снова заговорила: «На один ярд приходится шагов пять или шесть. Пожалуй, шесть. Нужно пройти семнадцать сотен ярдов. Шесть помножить на сто – шестьсот. Да еще помножить на семнадцать. О, смилуйся надо мною, Господи!»

Женщина поочередно бралась за перила то одной, то другой рукой, налегая на них всем телом и с трудом волоча ноги. Прежде она не имела привычки разговаривать сама с собою, но избыток тяжелого чувства размывает характер слабого человека в той же мере, в какой характер сильного проявляется сильнее. Итак, путница, не меняя выражения, произнесла: «Стану говорить себе, что до конца осталось пять столбиков. Может, так будет легче». Эта затея явилась выражением принципа, согласно которому ложная вера все же лучше ее отсутствия. Женщина миновала четыре столбика и, ухватившись за пятый, проговорила: «Пройду следующие пять, как будто они последние. Я смогу».

Несколько раз повторив этот самообман, она увидала вдали мост через реку Фрум и поползла к нему, вновь сказав себе: «Там конец моего пути». Ей было так тяжко, что каждый вздох вырывался из груди как последний. «А теперь правду, – произнесла она, садясь. – Мне осталось меньше полумили». Те полмили от последнего придорожного камня, которые были уже пройдены, оказались бы не под силу женщине, если бы она не дробила расстояние на короткие отрезки и не подбадривала себя заведомо ложной надеждой. Каким-то непостижимым чутьем путница угадала парадоксальную истину: слепота порою действенней прозорливости, близорукий способен на большее, чем дальнозоркий, а силу, чтобы идти вперед, придает отнюдь не всеобъемлемость, но ограничение.

Оставшиеся полмили представлялись ослабевшей больной женщине безжалостным чудовищем, требующим от нее невозможных жертв. Кем-то вроде индусского божества – владыки мира. Этот участок дороги пролегал через Дарноверскую пустошь. Женщина окинула взглядом открытую местность, затем поглядела на огни, на себя самое и, вздохнув, легла у заградительной тумбы моста.

Немногим приходится использовать собственную изобретательность с таким болезненным напряжением, как это делала обессилевшая путница. Ее мозг перебрал и отверг за неприменимостью множество тактик, приемов, приспособлений и механизмов, которые могли бы помочь ей преодолеть оставшееся расстояние – злополучные восемьсот ярдов. Она подумала о палках и о колесах, о том, чтобы ползти, и даже о том, чтобы катиться. Однако передвижение последними двумя способами, пожалуй, требовало еще больших усилий, нежели хождение. Находчивость истощилась, и пришло отчаяние. «Больше не могу», – прошептала женщина, закрывая глаза.