Вдали от безумной толпы

Оук вскоре тоже направился к себе, избрав не ту дорогу, по которой плелись остальные. На блестящей, словно глазурь, деревенской тропе Габриэль увидал человека под зонтом, шедшего еще медленнее, чем он сам. Услыхав позади себя шаги, путник вздрогнул и обернулся. Это был Болдвуд.

– Как поживаете, сэр? – произнес Оук.

– Да, дождливый выдался день… Что? У меня все хорошо, спасибо. Очень хорошо.

– Рад это слышать, сэр.

Казалось, Болдвуд постепенно пробуждался ото сна.

– Вид у вас усталый и больной, – сказал он, рассеянно оглядывая Габриэля.

– Я и впрямь утомился. А вы, сэр, странно переменились в последнее время.

– Я? Нисколько! Чувствую себя превосходно. И с чего вы взяли?

– Мне показалось, что вы стали держаться не так горделиво, как прежде, – только и всего.

– Вы, право, ошиблись, – отрезал Болдвуд. – Я ни на что не жалуюсь, здоровье у меня железное.

– А я вот всю ночь скирды укрывал, едва управился до дождя. Никогда еще мне не приходилось работать в такой спешке. Ваши-то, наверное, давно укрыты?

– Да, – механически ответил фермер и, помолчав, переспросил: – Что вы сказали, Габриэль?

– Я говорю, скирды ваши, наверное, давно укрыты?

– Нет.

– Хотя бы те, большие, на каменных стоговищах?

– Нет.

– А те, что у изгороди?

– Нет. Я не сказал кровельщику, чтобы соорудил над ними навес.

– Но маленький-то стог вы укрыли? Тот, который у перелаза?

– И маленького не укрыл. Нынче я совсем позабыл о зерне.

– Если так, то девять десятых вашего урожая пропало, сэр.

– Вероятно.

«Позабыл о зерне…» – медленно повторил Оук про себя. Трудно описать, как глубоко поразили его эти слова. Ночью он думал, будто исправляет неслыханное упущение – единственный во всей округе пример вопиющего земледельческого небрежения. Каково же ему было узнать, что в том же самом приходе брошен безо всякого присмотра еще более обильный урожай! И фермер говорит об этом так спокойно!.. Болдвуд позабыл о зерне! Всего лишь несколькими месяцами ранее это казалось не меньшей нелепостью, чем если бы моряк забыл, что плывет по морю. Как ни тяжко Оук переживал замужество Батшебы, был, по видимости, человек, страдавший еще сильнее. Едва Габриэль об этом подумал, Болдвуд заговорил переменившимся голосом – голосом того, кто жаждет облегчить сердце признанием:

– Оук, вы сами не хуже моего видите, что все у меня пошло прахом. Нет смысла отрицать. Хотел я, как это называют, устроить свою жизнь, но ничего путного не получилось.

– Я думал, моя хозяйка выйдет за вас, – сказал Габриэль. Если бы ему было известно, сколь глубоки чувства Болдвуда к Батшебе, он не коснулся бы их, как не коснулся своих собственных. – Однако порой ничто не складывается по нашему желанию, – прибавил Оук спокойно – как человек, раненный, но не подавленный неудачей.

– Должно быть, теперь я сделался предметом шуток для всего прихода, – произнес фермер.

Очевидно, это так тревожило его, что молчать он не мог, однако попытался скрыть боль, придав голосу фальшивое безразличие.

– О нет, навряд ли.

– По правде говоря, она ведь меня не обманывала, хотя многие думают, что обманула. Люди говорят неправду: мы с мисс Эвердин не были помолвлены. Она никогда ничего мне не обещала! – Болдвуд теперь стоял неподвижно и взирал на Оука расширенными, как у безумца, глазами. – О Габриэль! Я глуп и слаб! Не знаю, что такое со мной стало! Я не в силах преодолеть горе! Прежде, пока я не потерял эту женщину, во мне теплилась слабая вера в милосердие Божие. Произрастил Он надо мною древо, дабы над головой моей была тень, и я, как пророк, радовался и благодарил Его. Но на другой день устроил Бог так, что червь подточил растение, и оно засохло. Теперь лучше мне умереть, нежели жить[51].

Последовало молчание. Порыв откровенности, овладевший Болдвудом, миновал, и он, взяв себя в руки, зашагал дальше.

– Нет, Габриэль, – произнес несчастный с деланой непринужденностью, похожей на улыбку мертвой головы. – Молва, право же, все преувеличила. Временами, конечно, на меня находит некоторое огорчение, и все же ни одной женщине до сих пор не удалось надолго забрать надо мною власть. Доброго вам дня. Разумеется, я полагаюсь на вас в том, что все, о чем мы сейчас говорили, останется между нами.

Глава XXXIX Возвращение домой. Крик

Между Уэзербери и Кестербриджем, примерно в трех милях от последнего, стоит Йелберийский холм – одна из тех возвышенностей, которым дороги в этой части Южного Уэссекса обязаны своей волнообразной формой. Возвращаясь с ярмарки, фермеры и мелкие помещики обыкновенно сходят с двуколок у подножья и идут в гору пешком.