Вдали от безумной толпы

– Пожалуй, мне следует сказать еще кое-что, раз уж я начала. Вреда от этого, вероятно, не сделается, ведь вы, конечно же, не думаете, будто я когда-либо вас любила, и не решите, что я имею в виду какой-то иной предмет, кроме того, о котором упомянула. Так вот. Я оказалась одна в чужом городе, лошадь моя охромела. И я не знала, как мне быть. Приехав к нему тайно, одна, я дала повод для пересудов, но поняла это слишком поздно. Как бы то ни было, я хотела уже покинуть сержанта, когда он вдруг сказал, что недавно увидал женщину, превосходящую меня красотой, и что если мне дорого его постоянство, я должна немедленно… Я так огорчилась, так растревожилась… – Батшеба откашлялась и немного помолчала, будто ждала, когда успокоится дыхание. – Ревность и растерянность побудили меня выйти за него замуж! – прошептала она разгоряченным шепотом, в котором слышалось отчаяние. Габриэль не ответил. – Его винить не в чем. Это истинная правда, что он увидал другую, – прибавила Батшеба поспешно. – А теперь я не хочу слышать от вас ни единого замечания об этом деле. Более того, я даже запрещаю вам его касаться. Просто я хотела, чтобы вы узнали ту часть моей истории, которую неверно истолковывали, пока не настало время, когда устранить это недоразумение будет уже невозможно. Нужна ли вам еще солома?

Батшеба сошла вниз, и работа продолжилась. Через некоторое время Габриэль уловил усталость в движениях своей госпожи, взбиравшейся на скирду и спускавшейся с нее.

– Думаю, вам лучше воротиться домой, – проговорил он с материнскою нежностью. – Я могу закончить один. Успею до дождя, ежели ветер не переменится.

– Раз я бесполезна, то и вправду пойду, – отозвалась Батшеба ослабевшим голосом. – Только не дай Бог, если с вами что-нибудь случится!

– Вы полезны, но я не хочу долее вас утруждать. Вы и так хорошо потрудились.

– А вы еще лучше! – благодарно промолвила Батшеба. – Тысячу раз спасибо вам за вашу преданность, Габриэль! Доброй ночи! Я спокойна: вы сделаете все, что сможете.

Ее фигурка постепенно уменьшилась и наконец совсем растаяла во мгле. Вскоре лязгнул засов на воротах: она вошла в сад. Теперь Оук работал рассеянно, не переставая думать о странном замужестве своей госпожи и о том, сколько противоречий таит в себе ее женское сердце: этой ночью она говорила с ним, своим работником, так тепло, как не говорила еще никогда, хотя прежнее положение отнюдь ей этого не воспрещало.

Звук, донесшийся с крыши каретного сарая, вывел Габриэля из задумчивости. Это был скрежет флюгера. Перемена ветра предвещала скорое начало губительного дождя.

Глава XXXVIII Дождь. Одинокий встречает одинокого

Было пять часов утра. Забрезжил тусклый пепельно-серый рассвет. Остывший воздух пришел в движение, и вокруг Оука закрутились прохладные водовороты. Ветер, еще немного изменив направление, усилился. Менее чем через четверть часа все небо было охвачено воздушным брожением. Солома, покрывавшая пшеницу, местами растрепалась: пришлось переложить ее и пригрузить рейками, лежавшими рядом. Сделав это, Оук поплелся обратно к ячменной скирде. На лицо ему упала огромная капля. Со всех сторон раздавался рык ветра, стволы деревьев клонились до земли, ветви, сопротивляясь натиску, стучали друг о друга. Один за одним вгоняя в скирду шесты (уже без определенной системы – лишь бы почаще), Габриэль все надежнее и надежнее укрывал сотни фунтов стерлингов, воплощенные в хлебе. Дождь разошелся, и Оук уже чувствовал на своей липкой от пота спине холодные ручейки. Вскоре он весь превратился в мокрую губку. Краски, придававшие цвет его одежде, стекали вместе с водою в лужицу у основания лестницы. Жидкие стрелы, сыпавшиеся из облаков, косо пересекали глухое небо и разили Габриэля, не встречая на всем своем пути никаких препятствий.

Оуку вдруг вспомнилось, что восемью месяцами ранее он боролся с огнем на том же самом месте, которое теперь отчаянно пытался защитить от воды. И все это из безответной любви к одной женщине. А она… Будучи предан ей и великодушен, Габриэль отогнал от себя эту мысль.

Около семи часов темного свинцового утра Оук спустился с последней из скирд и благодарно воскликнул: «Готово!» Он был мокр, устал и печален, хотя мокрота и усталость по силе своей превосходили печаль: ее умеряло приятное сознание того, что важное дело доведено до успешного конца.

Услыхав слабые звуки, доносившиеся из амбара, Габриэль обернулся: из дверей поодиночке и попарно появлялись фигуры вчерашних гуляк. Все они шли неловкой пристыженной поступью, за исключением того, кто возглавлял их колонну. Он, обладатель красного кителя, невозмутимо насвистывал, держа руки в карманах. Вся процессия напоминала гравюру Флаксмана «Меркурий вводит женихов в преисподнюю»[50]. Работники, виновато горбясь, проследовали в деревню. Их предводитель вошел в господский дом. Ни одно лицо не обратилось в сторону скирд, состояние коих, по видимости, никого не заботило.