Вдали от безумной толпы

Не успел Оук придать своему ощущению форму мысли, красное перо на шляпе Батшебы странно сверкнуло, и в следующую секунду высокое дерево на холме вспыхнуло белым пламенем. Новый ужасающий небесный голос зазвучал одновременно с последним аккордом прежнего хора. Лишенный вибрирующего эха, которое придает более отдаленным раскатам грома сходство с барабанной дробью, этот беспощадный треск оглушил Батшебу и Габриэля подобно сильному удару в ухо. При свете, источаемом небесным куполом и отражаемом всею землею, Оук увидел, что с высокого стройного тополя срезана длинная лента коры. На уцелевшей части ствола сверху донизу белела полоса оголенной древесины. Запахло серой. Все стихло. Сделалось темно, как в адской пещере.

– Еще чуть-чуть, и нам бы не поздоровилось! – торопливо проговорил Габриэль. – Лучше спуститься.

Батшеба не ответила, но Оук отчетливо услышал ее учащенное дыхание и шорох соломы, отозвавшейся на испуганный трепет тела. Хозяйка спустилась со скирды. Работник, подумав, последовал за нею. Воцарившаяся тьма была непроницаема даже для самого острого зрения. Батшеба и Габриэль неподвижно стояли бок о бок. Она, казалось, думала только о погоде. Он – только о ней.

– Похоже, гроза прошла, – промолвил Оук наконец.

– Хотя небо по-прежнему так и сверкает. Поглядите!

Ежесекундные всполохи зарниц слились в непрерывный свет, подобно тому, как последовательные удары гонга наполняют воздух слитным гулом.

– Это уже не страшно, – сказал Габриэль. – Только не пойму, почему не начинается дождь. Как бы то ни было, нам же лучше. Хвала небесам! Полезу-ка я, пожалуй, обратно.

– Габриэль, вы проявляете ко мне такую доброту, какой я не заслуживаю. Я останусь и вам помогу. Ах, отчего же не идут остальные?

– Пришли бы, если бы могли, – ответил Оук, поколебавшись.

– Да, я знаю. Знаю, – проговорила Батшеба и, помолчав, прибавила: – Они спят в амбаре пьяным сном, и мой муж с ними. Ведь так и есть, верно? Не думайте, будто я настолько труслива, что не смогу этого перенести.

– Точно не скажу, – ответил Габриэль. – Пойду посмотрю.

Оставив Батшебу возле скирды, Оук подошел к амбару и заглянул в щелку. В темноте он ничего не смог различить, однако услышал громкий многоголосый храп. Вдруг по его щеке скользнуло нечто наподобие зефира. Он обернулся: Батшеба стояла у него за спиной и смотрела в ту же щель. Желая отогнать болезненную мысль, посетившую их обоих, Габриэль мягко произнес:

– Идемте отсюда, мисс… То есть, мэм. Ежели подадите мне еще несколько вязанок, это сбережет для нас время.

Он снова взобрался на скирду. Батшеба последовала за ним, однако соломы не взяла.

– Габриэль… – промолвила она странно проникновенным голосом.

Оук обернулся. После того как они отошли от амбара, она заговорила впервые. Свечение умирающей грозы в противоположной части небосвода придало ее лицу мраморную белизну, и оно отчетливо выделилось на черном фоне. Батшеба сидела почти на самой верхушке скирды, поджав ноги и опершись о лестницу.

– Да, хозяйка?

– Вы, верно, подумали, что той ночью я ускакала в Бат, чтобы выйти замуж?

– Поначалу нет. Потом да, – ответил Габриэль, несколько удивленный тем, что Батшеба столь внезапно заговорила о таком предмете.

– И другие того же мнения?

– Да.

– И вы меня осуждаете?

– Немного.

– Так я и знала. Поскольку мне не совсем безразлично, как я выгляжу в ваших глазах, я хочу вам кое-что объяснить. Хочу с тех самых пор, как я возвратилась, и вы стали так угрюмо на меня глядеть. Будет ужасно, если я умру (а я могу умереть скоро), и ваше суждение обо мне навсегда останется неверным. Потому слушайте. – Габриэль прервал работу. Батшеба продолжала: – Той ночью я отправилась в Бат в твердом намерении прекратить знакомство с мистером Троем. Только в силу обстоятельств, возникших в то время, пока я там была, мы… мы поженились. Теперь дело представляется вам в ином свете?

– Да. Отчасти.