Вдали от безумной толпы

– Да это и не важно! – произнес Трой беспечно. – До свидания, братцы! Как-нибудь на неделе я выйду поработать с вами в поле, а сейчас у меня есть кое-какие дела. Мы, разумеется, останемся с вами на дружеской ноге. Я человек не высокомерный. Никто еще не называл сержанта Троя гордецом. Однако порядок есть порядок. Вот вам полкроны: выпейте за мое здоровье.

Драгун ловко бросил монету через ограду, прямо в руки Габриэлю. Тот отшатнулся, его лицо побагровело. Когген, подмигнув, наклонился и подхватил монету, когда она отскочила от земли.

– Превосходно! Оставь себе, – сказал Габриэль презрительно и почти свирепо. – А мне не нужны от него подачки!

– На твоем месте я бы этого особенно не выказывал, – задумчиво ответил Когген. – Попомни мое слово: коли он на ней женился, то откупится от армейской службы и станет тут нами командовать. Потому, пускай на самом деле тебе от него одно огорченье, ты лучше зови его другом.

– Пожалуй, ты прав, но самое большее, к чему я могу себя принудить, – молчание. Льстить я не стану. Если, чтобы сохранить место, мне придется ему угождать, то я недолго здесь пробуду.

В продолжение всей этой беседы Оук и Когген видели впереди себя всадника, который теперь приблизился к ним.

– Это мистер Болдвуд, – сказал Габриэль. – С чего, хотел бы я знать, Трой сделал про него такой вопрос?

Почтительно кивнув, товарищи замедлили шаг, думая, что фермер, быть может, о чем-то их спросит, но он ничего не сказал, и тогда они лишь посторонились, пропуская его.

Мертвенная бледность чеканного лица, резкие линии около рта и вены, вздувшиеся на лбу и висках, были свидетельством страшной боли, которая терзала Болдвуда всю ночь. Лошадь несла его вперед, и казалось, будто даже поступь животного выражает безысходное отчаяние. Видя страдания фермера, Оук на минуту возвысился над собственным горем. Болдвуд словно окаменел, расправив широкие плечи, глядя прямо перед собою и опустив согнутые в локтях руки. Поля шляпы, не колеблемые ни малейшим движением головы, скользили вперед, словно по ровной поверхности. Габриэль провожал всадника взглядом до тех пор, пока резко очерченный силуэт не исчез за холмом. Всякий, кому известно горе Болдвуда, не удивился бы, если бы тот утратил самообладание, но был бы поражен теперешней его внешней невозмутимостью. От такого несоответствия между видимостью и истинным положением вещей щемило сердце. Как смех порою производит более гнетущее впечатление, нежели слезы, так и неподвижность этого человека, охваченного нестерпимой душевной болью, была красноречивее крика.

Глава XXXVI Богатство в опасности. Праздник

Однажды ночью, в конце августа, когда замужняя жизнь была еще нова для Батшебы, а погода стояла по-прежнему сухая и теплая, на зерновой двор фермы вышел человек и, застыв на месте, устремил взгляд на луну. Ночной пейзаж казался ему зловещим. Знойный южный бриз медленно шевелил верхушки деревьев. Другой ветер быстро гнал рваные облака: они плыли рядами, образуя несколько слоев. Сквозь них просвечивала луна, в чьем металлическом блеске виделось что-то недоброе. Ее мутное сияние окрасило поля землистой охрою. Все вокруг сделалось одноцветным, как при разглядывании через витражное стекло. Вечером овцы, возвращаясь в загоны, шли вереницей, странно вели себя грачи, да и лошади шагали боязливо.

Надвигалась гроза. По некоторым признакам можно было заключить, что последует продолжительный ливень, каким обыкновенно завершается лето, и через полсуток от сухой погоды страдной поры останутся одни воспоминания.

Габриэль с тревогой поглядел на восемь больших ненакрытых скирд (половина обильного урожая фермы) и направился к амбару. Той ночью сержант Трой, перенявший у Батшебы бразды правления, устраивал веселый пир по случаю окончания жатвы. Чем ближе Габриэль подходил, тем громче слышались скрипки, бубны и топот ног, отплясывавших джигу.

Остановившись перед приоткрытой створкой тяжелой двери, Оук заглянул внутрь: срединную часть и нишу в дальнем конце расчистили для праздника, а оставшуюся треть амбара до потолка набили овсом и завесили полотнищем. Стены, балки и принесенные отовсюду подсвечники были украшены пучками и гирляндами зелени. Прямо перед собой Оук увидел возвышение, на котором стояли стол и стулья. Здесь сидели три скрипача, а над их головами яростно тряс бубном человек со вздыбленными волосами и потным лицом. Танец закончился, но пары тут же снова выстроились в ряд на черном дубовом полу.

– Не в обиду всем остальным спрошу у хозяйки, чего еще она желает послушать? – проговорила первая скрипка.

– Мне, право, все равно, – ответил ясный голос Батшебы.

Она наблюдала пляску, стоя за обильным столом. Трой непринужденно расселся рядом.

– Коли так, – сказала скрипка, – то мы, с вашего соизволения, сыграем «Солдатскую радость» в честь бравого сержанта – мужа хозяйки. Что скажете вы, ребята, и вы, почтенные господа?

– Давай «Солдатскую радость»! – грянули все хором.