Вдали от безумной толпы

Они сбились в кучу возле кустов дрока. Если в другой день, едва завидев голову Оука по ту сторону изгороди, трусливые создания заволновались бы и бросились в рассыпную, то теперь им приходилось бояться чего-то гораздо более грозного, нежели человек. Однако самое удивительное было не это, а то, что все овцы без единого исключения стояли, повернувшись хвостами в ту сторону, откуда надвигалась гроза. Животные обступили заросли дрока несколькими расходящимися кольцами, причем внутреннее было совсем плотным, а каждое последующее более свободным. Издалека этот рисунок напоминал кружевной воротник с портрета работы Ван Дейка.

Увиденное вполне утвердило Габриэля в его первоначальном мнении. Он был прав, а Трой заблуждался. Все в природе предвещало перемену погоды. Очевидно, следовало ожидать грома и молний, а затем и продолжительного холодного ливня. Однако голоса предвестников звучали не в унисон: ползучие твари, по-видимому, предчувствовали дождь, но не знали о грозе, меж тем как овцы, напротив, ждали грозы, но не дождя.

Столь резкое наступление ненастной поры не было для этих мест привычным делом и оттого представляло собой еще большую опасность. Оук вернулся на двор, где царила полная тишина. Острые верхушки скирд, темнея, стремились в небо. Пшеничных было пять, ячменных – три. Из каждой скирды могло выйти около тридцати восьмибушелевых мешков пшеницы или по меньшей мере сорок мешков ячменя. Их стоимость для Батшебы (да и для кого-либо другого) Оук определил путем несложных умственных вычислений:

5 × 30 = 150 мешков = 500 фунтов

3 × 40 = 120 мешков = 250 фунтов

Итого: 750 фунтов

Семь с половиной сотен фунтов в той благороднейшей форме, какую только могут принимать деньги, – в форме хлеба насущного для людей и животных. «Можно ли допустить, чтобы женское легкомыслие погубило больше половины такого богатства? Нет, если я могу этому помешать!» – такое сказал себе сам Габриэль. Однако даже внутренно всякий человек есть пергамент, на котором можно написать одно поверх другого, и за рачительной заботой Оука об урожае скрывались, вероятно, следующие слова: «Я сделаю все, что в моих силах, ради женщины, столь горячо мною любимой».

Габриэль вернулся в амбар, надеясь найти кого-нибудь, кто поможет ему немедля накрыть скирды. Внутри было тихо, и он бы подумал, что пировавшие уже разошлись, если бы сквозь отверстие от сучка не сочился слабый шафранно-желтый свет, так непохожий на зеленоватую белизну, которую источала луна.

Оук вошел, и его взору представилась необычайная картина. Свечи, украшенные ветками вечнозеленых растений, догорели до самого основания, кое-где опалив листву. Те из них, что еще не совсем погасли, чадили, испуская тяжелый запах. На доски капало растопленное сало. Под столом и между стульев, во всех мыслимых позах, исключая прямое сидение, располагались жалкие персоны работников, чьи головы в силу близости к полу нетрудно было принять за метлы и тряпки. Среди нагромождения тел выделялся сверкающий красный мундир сержанта Троя, откинувшегося на спинку стула. Когген, лежа навзничь с открытым ртом, храпел, как и многие другие. Совокупное дыхание распростершейся компании напоминало гул, возвещающий путешественнику о близости Лондона. Джозеф Пурграсс свернулся клубком на манер ежа, очевидно, из стремления уберечь как можно большую часть себя от соприкосновения с воздухом. За ним едва виднелась бренная оболочка Уильяма Смоллбери. На столе все еще стояли стаканы и кружки, кувшин с водой был опрокинут. Струйка, вытекавшая из него, с поразительною точностью пересекала поверхность ровно посередине. Монотонно падавшие капли, из каких в пещере вырастают сталагмиты, орошали шею беспамятного Марка Кларка.

Габриэль печально оглядел поверженных: здесь собрались все работники фермы, за исключением одного или двух. Значит, если скирды следовало спасти ночью или даже утром, то ему предстояло справиться с этой задачей в одиночку.

Из-под жилета Коггена послышалось приглушенное «тинг-тинг»: часы пробили два. Отыскав тело Мэтью Муна, в чьи обязанности входило укрывание скирд соломой, Габриэль встряхнул его. Ответа не последовало. Тогда Оук прокричал прямо в ухо спящему:

– Где у тебя молоток, шесты и колья?

– Под стоговищами, – ответил Мун, как медиум, не выходя из глубокого сна.

Габриэль выпустил из рук его голову, и она глухо ударилась о доски.

– Где ключ от житницы? – спросил Оук, склонившись над Лейбеном Толлом.

Тот не ответил – ни в первый раз, ни во второй. Очевидно, муж Сьюзен Толл, в отличие от Мэтью Муна, привык, чтобы ночью на него кричали. Бросив Лейбена валяться в углу, Габриэль с досадой отвернулся.