Вдали от безумной толпы

Посторонний человек не усмотрел бы в этом замечании ничего особенно оскорбительного, но Оуку оно причинило резкую боль, которая отнюдь не смягчалась сознанием его теперешнего положения, в силу коего он был не чета Батшебе и Болдвуду. Габриэль знал: хозяйка понимает, что стригальщик не поранил бы барашка, если бы она сама не нанесла стригальщику раны еще более чувствительной. Так или иначе, мужественная решимость, побуждавшая Оуку внушать себе, будто он больше не влюблен в Батшебу, помогла ему скрыть огорчение.

– Бутыль! – крикнул он обыденно-невозмутимым голосом.

Кайни Болл подбежал с бутылкою, рану смазали, и стрижка продолжилась. Болдвуд бережно подсадил Батшебу в седло, и, прежде чем ускакать, она вновь обратилась к Габриэлю в снисходительном тоне:

– Я еду смотреть лестерских овец мистера Болдвуда. Займите мое место в амбаре, Габриэль, и следите, чтобы все хорошо работали.

Лошадей развернули, и они зарысили прочь. Глубокая привязанность Болдвуда к Батшебе вызывала живейший интерес у всех, кто его окружал. Долгое время он почитался за образец завзятого холостяка, и теперешнее его падение вызывало некоторую досаду, как смерть врача-шарлатана Сент-Джона Лонга, который приписывал себе умение излечивать чахотку и сам же пал ее жертвою.

– Пахнет свадебкой, – сказала Темперанс Миллер, провожая взглядом свою госпожу и ее кавалера.

– И я думаю, что дело к тому идет, – отозвался Когген, не отрывая глаз от работы.

– Уж если замуж, так лучше за соседа, чем за чужака, – заметил Лейбен Толл, поворачивая овцу, которую стриг.

– А я вовсе в толк не возьму, – печально заговорил Генери Фрэй, – зачем девице нужен муж, коли дом у ней и так есть, и она не боится сама в нем верховодить. Разве только чтобы другой женщине сосед не достался? Ну да пускай себе женятся. Видно, им больно хлопотно два хозяйства вести.

Решительные личности, подобные Батшебе, неизменно встречают критическое отношение со стороны таких, как Генери Фрэй. Недостаток ее состоял в том, что она слишком явно выражала свое недовольство, а симпатии, напротив, выказывала недостаточно. Как известно, видимый нами цвет придают телу не те лучи, которые оно поглощает, а те, которые отражаются от него. Точно так же о людях часто судят по раздорам и противоречиям, меж тем как добрые побуждения остаются никем не замеченными.

– Как-то раз, – продолжал Генери Фрэй, – я высказал хозяйке свои мысли кое об чем. Только стреляный воробей отважится этакой своевольнице подобные речи говорить. Вы ж знаете, соседи, каков я бываю. Слово мое так и разит наповал, когда во мне гнев закипает.

– Знаем, Генери, знаем.

– Так вот я и говорю: «Госпожа Эвердин, – говорю, – место пустует, и есть способные мужчины, которым охота его занять, но порок… – Нет, «порок» я не сказал, а сказал «злой дух противоречия». Это я женский пол имел в виду. Так вот: – Злой дух противоречия этим мужчинам препятствует». Не слишком сильно я загнул?

– В самый раз.

– Да. И так же я сказал бы, даже если бы мне за это смерть грозила. Уж если я что думаю, моя душа ничего не боится.

– Ты человек достойный, и притом горд, как Люцифер.

– Смекнули, к чему я клонил? К тому, чтобы она меня управителем назначила. Но я так не сказал, чтобы сразу понятно стало. Оно конечно, можно было и прямо выложить, да только я глубину люблю. Ну да Бог с ней, с нашей хозяйкой. Хоть бы она и вышла замуж – давно пора. Сдается мне, что там за камышами, когда мы овец мыли, фермер Болдвуд ее поцеловал. Так я думаю.

– Ложь! – воскликнул Габриэль.

– А тебе, пастух, откуда знать? – спросил Генери миролюбиво.

– Она мне рассказала, что между ними было, – ответил Оук, немного гордясь тем, что ему оказано некоторое предпочтение перед другими работниками.

– Коли хочешь ей верить, – произнес Фрэй с обидою, – верь, твое право. А как по мне, так лучше глядеть в корень. Иметь голову, подходящую для того, чтоб управляющим быть, – это, может, и пустяк, да не совсем. Ясно ли я говорю, соседи? А то ведь я стараюсь просто говорить, и все равно речи мои для некоторых слишком мудреными оказаться могут.

– Нам ясно, Генери, ясно.

– Я, люди добрые, стар, конечно, и чудноват немного. Помотала меня жизнь туда-сюда, покоробила малость. Но умишко-то у меня есть. Ха! Да еще каковский! Кое с каким пастухом потягаться бы мог и, глядишь, посрамил бы его. Ну да уж не стану…

– Старый, говоришь? – ворчливо произнес солодовник, прерывая Генери. – Да где ж ты старый, коли у тебя еще и половины зубов не повыпало? Нешто старики бывают при зубах? Когда ты в пеленках лежал, я уж не первый год жену имел! Ты своими шестьюдесятью годами не похваляйся, когда рядом люди, которые девятый десяток разменяли!

В Уэзербери существовал обычай пренебрегать незначительными противоречиями, если это требовалось для умиротворения патриарха.

– Верно, солодовник! – сказал Джен Когген.

– Солодовник, ты среди нас самый старый, и спору нет, – подхватил Джозеф Пурграсс.

– Ты, солодовник, – наша диковина, мы все горды, что ты так долго живешь.

– А вот когда я молодой был, в расцвете сил, я в округе первым парнем почитался!