Вацлав Гавел. Жизнь в истории

Самой большой конфискацией имущества, совершенной на нашей земле, была конфискация имущества протестантов после битвы на Белой горе, и, конечно, сегодня мы знаем, что это было преступлением и насилием, но из этого мы не делаем никаких выводов.348

В марте того же года журналу Respekt о декретах Бенеша:

Если бы произнесение исторической правды должно было всегда иметь свои юридические последствия, то мы до исторической правды не смогли бы добраться никогда <…> Мы должны просто смириться с тем, что есть несправедливости, которые можно осудить, но нельзя исправить.349

Здесь Гавел рассуждает вполне созвучно Вацлаву Клаусу, назвавшему обращение к немецкому вопросу «модой сегодняшнего политически корректного времени, которое забывает о том, что историю нельзя переделать»350.

У чехов все связанное с возможными извинениями пробуждало страх немецкого реванша. Во время социологического опроса, проведенного в 1995 году, 37% респондентов сообщили, что боятся реаннексии Судет351. Неготовность общества к серьезному разговору об исторической вине чехов перед немцами дополнялась тем, что и немецкое общество, немецкие политики воспринимали оккупацию Чехии как едва ли не меньшее из зол, совершенных нацистами в годы войны. В марте 1990-го Гавелу удалось пригласить на годовщину создания Протектората Вайцзеккера, но когда Гельмут Коль в феврале 1992 года приехал с официальным визитом в Прагу, он отказался ехать в Лидице или на место расстрелов в Кобылисах.

3 сентября 1993 года Коль заявил, что диалог чешского правительства с судетскими немцами будет неотъемлемым условием интеграции Чехии в Европу. А баварский премьер Эдмунд Штойбер даже увязывал эту проблему с более насущными вопросами, например с поддержкой строительства трубопровода.

«Чешское молчание по этому вопросу есть не что иное, как второе изгнание», – пафосно провозгласил на ежегодной встрече судетских немцев их лидер Франц Нойбауэр. «Жестокое изгнание жителей Судет занимает высокое место в длинном списке несправедливостей, омрачивших европейскую историю в этом веке», – заявил приглашенный туда же министр иностранных дел Австрии Алоиз Мок352.

Наконец зимой 1995 года в речи, произнесенной в Карловом университете, Гавел окончательно расставляет акценты:

Усматривать трагический конец тысячелетнего соседства чехов и немцев лишь в послевоенном изгнании немцев значило бы допустить опасное упрощение. Физическим концом этого соседства в общем государстве изгнание, несомненно, было, это соседство тогда действительно умерло. Но смертельной раной, которая к этому привела, было нечто иное: фатальная ошибка огромной части наших граждан немецкой национальности, которые перед демократией, диалогом и толерантностью отдали предпочтение диктатуре, конфронтации и насилию, воплощенным в гитлеровском национал-социализме, и, отстаивая свое право на родину, свою родину в действительности предали. <…>

О том, кто первый выпустил из бутылки джинна настоящей национальной ненависти, споров быть не может. И если мы – как чехи – должны провозгласить свою часть ответственности за конец чешско-немецкого соседства в чешских землях, то мы должны в интересах правды сказать, что дали заразить себя коварным вирусом этнического понимания вины и наказания, но не мы этот вирус – по крайней мере в его современной, разрушительной форме – на нашу землю принесли.353