Вацлав Гавел. Жизнь в истории

11 декабря 1973 года в Праге был заключен договор о взаимных отношениях между Чехословакией и ФРГ, и вот что сказал при его подписании канцлер Вилли Брандт: «Договор не санкционирует произошедшую несправедливость; следовательно, он тоже не означает, что мы задним числом узакониваем изгнание. Но я очень надеюсь, что вчерашняя вина, которую нельзя искупить разговорами, не в состоянии удержать наши народы от риска примирения»343. Тем не менее о серьезном диалоге, затрагивающем проблему судетских немцев, говорить не приходилось. Изгнанники из Богемии и Моравии, как правило, примыкали к правому флангу немецкой политики и представляли собой вполне заметную электоральную силу, особенно в Баварии, однако на первое место их интересы все-таки не выходили. А в самой Чехословакии образ судетонемецких реваншистов, мечтающих снова захватить запад страны, служил удобным жупелом для пропаганды.

«Ключ к мирной Европе»

Определенный перелом неизбежно должен был случиться после бархатной революции. Еще в ноябре 1989 года Гавел отправил бундеспрезиденту Вайцзеккеру письмо, где затронул и немецкий вопрос: «Я лично, как и многие мои друзья, осуждаю послевоенное изгнание немцев. Я всегда считал его глубоко аморальным поступком, который принес моральный и материальный ущерб не только немцам, но и едва ли не в большей мере самим чехам»344.

14 декабря премьер-министр Баварии Макс Штрайбль заявил, что Чехословакии стоит извиниться за изгнание немцев. Несколько дней спустя о необходимости создания совместной исторической комиссии и о возможных извинениях говорил министр иностранных дел Иржи Динстбир. 22 декабря Вайцзеккер упомянул о письме Гавела в своем рождественском обращении. В тот же день сам Гавел коснулся этой темы, отвечая на вопросы телезрителей:

Я считаю, что границы Чехословакии не должны меняться, что никто из изгнанных немцев не должен возвращаться. Но я думаю, что мы обязаны извиниться перед немцами, изгнанными после Второй мировой войны. Потому что это был акт очень жестокого лишения нескольких миллионов людей их домов, это было зло, ставшее платой за зло предшествующее. И я думаю, что если мы будем отвечать злом на зло, то будем это зло только продолжать все дальше и дальше.345

Гавела поддержал кардинал Франтишек Томашек. Однако Гражданский форум заявил, что Гавел свою позицию с соратниками не обсуждал. Сразу несколько газет напечатали гневные письма читателей. Шестидесятивосьмилетний участник Сопротивления Мирослав Клен, всю семью которого во время войны уничтожило гестапо, устроил перед Пражским Градом публичную голодовку.

Петр Питгарт в своей книге «После восемьдесят девятого» отмечает, что диссидентское движение пережило острую дискуссию о судьбе чехословацких немцев еще в 80-х: «Тогдашний спор увенчался вопросом, должна ли тема изгнания, то есть нашего отношения к нему, стать одним из документов “Хартии-77”. Я был решительно против, потому что знал, что это бы еще больше отдалило нас от общественности. Что и случилось после ноября: мы говорили обо всем этом совсем иначе, чем большинство народа, потому что мы через это уже прошли, потому что мы гораздо больше знали, в то время как большинство впервые столкнулось с этой проблемой»346.

25 января 1990 года Гавел говорит о будущем объединении Германии в польском сейме:

Это две стороны одной монеты: сложно представить объединенную Европу с разделенной Германией, но так же сложно представить и объединенную Германию в разделенной Европе. Оба объединительных процесса, очевидно, должны идти вместе – и как можно быстрее. Один из ключей к мирной Европе лежит сейчас в самом ее центре, в Германии.347

Впрочем, все следующие высказывания Гавела на эту тему стали гораздо более осторожными и обтекаемыми. Вот разговор с немецкими медиа в феврале 1992 года: