Вацлав Гавел. Жизнь в истории

Здесь стоит оговориться, что в последние годы перед революцией Гавел сильно переформатировал свое окружение. Он не вступал в конфликты и не рвал отношения, но многие старые товарищи из числа первых подписантов «Хартии» ушли на периферию его круга общения. В ближайшем окружении, наоборот, появились люди молодые: самый юный спикер «Хартии» Александр Вондра (в это время ему 28 лет), психолог и журналист агентства «Reuters» Михаэль Жантовский, музыкальный критик Владимир Ганзел (он стал личным секретарем Гавела).

Еще одна важная фигура этого времени – сценарист Иржи Кржижан. Его отца в 1951 году казнили после одного из политических процессов. Семнадцатилетнего Иржи выгнали из гимназии за издевательский стишок на смерть Антонина Запотоцкого. Он сменил несколько рабочих профессий, в 60-х годах учился сценарному мастерству в FAMU и до конца 80-х работал сценаристом, причем в 1981 году довольно смело отказался принять премию имени Готвальда за сценарий к фильму «Signum laudis», победившему на Карловарском кинофестивале. В декабре 1988 года Кржижан вступил в «Движение за гражданскую свободу», за несколько месяцев до этого созданное Рудольфом Баттеком. А вскоре стал одним из организаторов петиции за освобождение Гавела, после его освобождения в мае 1989 года познакомился с ним лично и с этого момента очень активно участвовал в политической жизни.

Первые наброски «Нескольких фраз» Гавел сделал с Кржижаном и Вондрой на следующий день после освобождения, встретившись с ними в ресторане. Затем они встречались регулярно, к группе авторов присоединился Станислав Девятый – электрик из Злина, один из последних спикеров «Хартии», после разделения Чехословакии первый директор Службы безопасности и информации (Bezpečnostní informační služba, BIS – ведомство государственной безопасности Чешской республики).

Гавел хотел сделать текст приемлемым для подписания людьми не из диссидентских кругов – как он сам говорил, от Карела Готта до кардинала Томашека. Чтобы достичь этой цели, авторы охотно давали его своим друзьям из пражских художественных кругов. Это привело к конфузу: некоторые люди начали ставить свои подписи раньше, чем была согласована окончательная редакция. Ситуацию нужно было срочно решать, и Гавел дал отмашку на публикацию. Вышедшая в свет петиция содержала следующие требования: освобождение политзаключенных, свобода собраний, отмена цензуры, соблюдение прав верующих, свободная дискуссия о прошлом страны: о 50-х годах, Пражской весне, советском вторжении и нормализации277.

Петицию, как и требование освободить Гавела полугодом ранее, подписали вполне «системные» деятели культуры. Уже в первые дни после публикации счет подписей шел на тысячи, к осени счетчик подобрался к 40 тысячам – отметка скромная для пятнадцатимиллионной страны, но в тоталитарном государстве, которое пока продолжало огрызаться, еще недавно совершенно недостижимая. «Что нужно хартистам, мы знаем. А чего хотят другие? Тоже развала, конфронтации, возвращения к капитализму? <…> Нет, это не сработает. Терпение имеет свои границы. Есть поучительная поговорка: кто сеет ветер, тот пожнет бурю. Самое время, чтобы каждый, кто пробует играть с огнем, осознал эту истину», – писала «Руде право»278.

Избиение студентов. Гражданский форум

Слово Ленина и Фрейда

17 августа представители польского сейма осудили вторжение 1968 года. Примерно в это же время от операции «Дунай» дистанцировался и ЦК Венгерской социалистической рабочей партии.

18 августа, в преддверии годовщины вторжения, «Руде право» сообщила, что «правительство решительно настроено остановить антиобщественные выступления, обеспечить порядок и спокойствие»279. Станислав Девятый, Саша Вондра и словацкий диссидент Ян Чарногурский были арестованы. Опасаясь приезда демократических активистов из Венгрии и Польши, власть усилила пограничный контроль, а в ночь на 20 августа начала фактическую блокаду дорог, ведущих к Праге.

В этой ситуации значительная часть диссидентов была уверена, что не стоит и дальше провоцировать власть. Еще в июле Зденек Урбанек писал Гавелу: «Может быть, я ничего не понимаю, но если понимаю хоть что-то, то они бы хотели развернуть здесь Тяньаньмэнь <…> Мы не должны дать им повод. Не люблю тебя беспокоить, но сейчас этого можешь добиться только ты»280. Гавел, видимо согласный с Урбанеком, заявил в интервью «Свободной Европе», что «время больших рисков и больших жертв еще не пришло»281. Это вызвало неудовольствие многих, например Баттека, Бенды, Тигрида и Мандлера. В конечном счете демонстрация оказалась гораздо скромнее, чем многие другие за последний год – что-то около полутора тысяч человек.