Ваксберг А.И. Моя жизнь в жизни. В двух томах. Том 2

Ему уже расхотелось сравнивать, кого там из нас преследуют больше. И кто от этого больше страдает. Впрочем, это закономерно: человеку, искренне увлеченному, говорить интересней, чем слушать, — мне повезло. Весь он — в своих проблемах. В тех, изучению и анализу которых себя посвятил. Ибо они для него — не поле деятельности, а поле жизни: еще один афоризм, принадлежащий самому Дамиани.

Вот как он мне возразил, когда я сказал, что в Советском Союзе нет возможности говорить о больных проблемах с той обнаженностью, с какой в Италии это удается ему:

— Извините меня, но я вам не верю. Здесь вы сами против себя. Вас опровергает ваша же публицистика. И творчество множества ваших коллег — в кино, в театре, в литературе. Мы восхищаемся вашей страной, не забывая о том, что в ней ограничены и даже подавлены права личности. Мы следим за тем, как вы боретесь с диктатурой. Понимаем, как вам трудно работать в этих условиях. Но ведь вы же работаете! И что-то у вас там получается. И даже очень неплохо. Хнычут лишь те, кто труслив и ленив. Все зависит от тал акта. От честности автора, оттого, какую задачу он перед собой ставит. Что для него искусство: поле жизни или поле деятельности? Если поле жизни, можете не сомневаться: он в любых условиях найдет возможность посеять на нем те семена, которые принесут желанные плоды.

Его рабочий кабинет показался мне неуютным — от обилия шкафов, полок, ящиков и корзин, забитых книгами, папками, газетными вырезками, от огромной картотеки, занявшей всю стену: это кабинет ученого, кабинет исследователя, досконально изучающего общественные проблемы, философа и социолога. Достаточно было беглого взгляда на книжные корешки и газетные заголовки, чтобы понять круг ближайших его интересов: все они так или иначе касались проблемы секса. Удивляться не приходилось: сексуальная революция была в самом разгаре, изучением этого феномена занимались лучшие западные умы. Нам бы их заботы, — подумалось мне.

— Вы напрасно иронизируете, — нахмурился Дамиани, прочитав мои мысли. — Это не поветрие, это очень серьезно. Конечно, вздор — будто путь к общественным переменам лежит через постель. Но для молодежи такая идейка весьма привлекательна. И на этом успешно спекулируют политические мошенники — и те, кто рвется к власти, и те, кто стремится ее удержать. В демонстративном отвержении любых запретов, в вызывающей публичности стриптиза, в культе физического наслаждения, получаемого когда угодно и с кем угодно, — конечно, в этом есть своя притягательность. Но история уже доказала: никакая сладость даром не достается. Цена может оказаться слишком высокой.

Его, вероятно, задел мой плохо скрываемый скепсис.

— Вы живете в закрытом обществе, и вам кажется, что сексуальная революция до России не дойдет. Что Россия стоит особняком, что она не такая, как все. До поры до времени утешайтесь этим, но отгородиться надолго вам не удастся. Для вируса не существует государственных границ. Он их преодолеет. Тогда безумие секса начнется и у вас. Боюсь, это будет похлеще, чем на Западе. Более дико. Потому что вековые традиции целомудрия у вас уже были осмеяны и уничтожены после октябрьской революции, культура быта растоптана, воспитание шло совсем по другому пути. Оно было идеологическим, а не нравственным. И состояло из одних лишь запретов, которые слишком долго мешали людям быть самими собой. Ханжество прочно укоренилось и извратило мораль. Стихия его преодоления, подогретая озлобленностью против бесконечных «нельзя», может оказаться неуправляемой. Я досконально изучил этот вопрос и знаю, что говорю. Не хочу быть зловещим пророком, но предупредить вас обязан. Когда подойдет время, вы можете со стихией не справиться.

…Он вышел меня проводить. Чистый дворик был аккуратно разграфлен квадратиками нежно-зеленой травы, которая еще не успела выгореть под палящими лучами солнца. На пустынной, изнывающей от жары улице два огромных пса, укрывшись в тени могучего дерева, искоса поглядывали на нас сквозь декоративную решетку ограды.

Дамиани задержал мою руку:

— Кажется, я смутил ваш душевный покой. И обременил грузом проблем. Тех, что меня занимают, но не обязательно должны занимать вас. Чего-то там напророчил… Вы не обиделись? Если обиделись, то сами и виноваты; вызвали на откровенность. Да и вообще — зачем фальшивить? Сказал то, что хотел. Мне показалось, мы смотрим на мир одинаково. Хотя бы в общих чертах. Ведь правда же, каждый должен делать свое дело, не думая о последствиях. Так, словно только от него все и зависит. Важно в конце-то концов не то, что сумел, а то, к чему честно стремился… Для чего работал и жил…

И впервые за всю нашу встречу решительная, озорная, но и грустная вместе с тем улыбка осветила его лицо.