Ваксберг А.И. Моя жизнь в жизни. В двух томах. Том 2

Ее голос тревожен, а его, напротив, вдруг стал веселым и звонким.

— Сейчас увидишь… Книгу! Скорей… — Он взял в руки потрепанный, запыленный «кирпич», небрежно полистал, ткнул наугад пальцем. — А-а, Вивиани!.. Где же ты, несравненный? Куда пропал, дорогой? Улица Андрели, 4… Ах, вот куда ты забрался… И думаешь, ты в безопасности? О, наивный, седой болван Вивиани! Доставьте сюда Вивиани! Кого? Вивиани? Да-да, Вивиани!.. Конечно же, Вивиани!

Он щурился, морщился, ухмылялся, кривился, причмокивал языком, произнося это имя то восторженно и патетично, то язвительно, то небрежно. Ошеломленная Изабелла, замершая было от неожиданности, начала смеяться, и я облегченно вздохнул.

Эдуардо снова открыл «кирпич», ткнул пальцем в новое имя, прислушиваясь к шагам в коридоре за дверью. По-стариковски отставив книгу и водрузив на нос очки, он неуверенно читал по складам:

— Спер-ма-цо-ни…Да, Спермацони. Ну и имечко нам досталось. Спермацони, вы где?

— Здесь! — донеслось из-за двери.

Монументальный мужчина с римским профилем, точно отлитым из бронзы, величественно возник на пороге и с некоторой настороженностью оглядел мизансцену, неожиданно открывшуюся перед ним: уткнувшегося в телефонный справочник Де Филиппо с очками на кончике носа, хохочущую Изабеллу и растерянного незнакомца, еще не сумевшего включиться в игру.

— Что тут у вас происходит?

— Что у нас происходит? — проворчал Де Филиппе — Скажите лучше, что происходит у вас. Как могли вы, синьор Спермацони, не продать билет на спектакль моему лучшему другу?

До меня не сразу дошло, что на этот раз перед нами человек, действительно носящий фамилию Спермацони, — тот самый «комендаторе», который категорично отвечал мне по телефону: билетов нет и не будет.

— Но позвольте, позвольте… — Он тоже, по-моему, еще не понял, что его втянули в игру. — Откуда мог я узнать, друг это или недруг? Все твердят, что они ваши друзья. И друзей получается много больше, чем может выдержать зал.

С каким божественным негодованием Де Филиппо оглядел «комендаторе»! Снял очки. Откинул голову. Сузил брови. Лицо его окаменело.

— Спермацони!.. — Он произнес это почти угрожающе. — Если бы вы не были таким скрягой… Если бы для моего друга нашелся какой-нибудь стул… С которым, неизвестно почему, вы так боитесь расстаться… Он посмотрел бы спектакль и давным-давно бы отправился спать. Теперь из-за вас я теряю время на праздную болтовню. Притом совершенно бесплатно. А вы хорошо знаете, что после полуночи артистам платят двойной тариф, Объявляю вам выговор, Спермацони!

— Слушаюсь! — по-солдатски вытянулся «комендаторе», окончательно и с восторгом подчиняясь правилам игры.

И только московский писатель не спешил им подчиниться: слишком уж велика была «доля истины» в прелестно разыгранной шутке. Я поднялся, ловя себя на постыднейшей мысли: мало ли что, а вдруг меня снова усадят на место? Вдруг раздастся опять, как это было не раз за сегодняшний вечер: «Подождите, у нас есть еще десять минут».

— Идите…

Он уже отключился, уже провел ладонью по лицу, точно снял с себя маску, и, вытянув из вороха фотографий, раскиданных на столе, ту, где он снят в образе Альберто Сапорито, надписал ее тонким черным фломастером.

— Как называется улица, где театр Вахтангова? Арбат? Ну так вот: гуляя по Арбату, вспомните иногда Эдуардо.

Он протянул мне фотографию, потом сухую ладошку и усталым движением снял рубаху, словно задернул занавес: спектакль окончен.

Уже с лестницы я услышал:

— Все, Изабелла. Все! Баста! Пожалуйста, не волнуйся: я совершенно здоров. Что там у нас на завтра?

— В восемь, — мелодично ответил ласковый голос, — сценограф из Сполето… В девять тридцать — журналист из Милана… Репетиция — в десять…

Глава 27. Я знал Эренбурга

Хорошо известные по именам, знаменитые итальянцы приличном общении оказывались еще привлекательней, еще значительней и симпатичней, чем их рисовало воображение.

Кинорежиссер Дамиано Дамиани, чьи остросюжетные политические фильмы имели огромный успех и у нашего зрителя (особенно фильм с нарочито казенным и все равно интригующим названием «Признание полицейского комиссара прокурору республики»), оказался человеком на редкость контактным и, главное, заряженным необычайной энергией. Достаточно было нескольких минут, проведенных с ним, чтобы понять: фильмы, которые он снимает, это и есть его жизнь. И никакой другой у него нет.

Только-только я стал говорить о том, как мне близко и дорого его стремление разоблачить мафиозность в любых ее проявлениях, он сразу меня перебил:

— Пожалуйста, не повторяйте наших газетных критиков. Не называйте меня борцом с итальянской мафией. Смешно бороться с тем, что непобедимо.

Он прочел в моих глазах нечто большее, чем недоумение, и подтвердил: