Ваксберг А.И. Моя жизнь в жизни. В двух томах. Том 2

Я прожил несколько дней в средневековом дворце, не в силах воспринять этот сон за реальность. Вечером, возвращаясь с вечно гудящей, переполненной людьми в любое время суток площади у фонтана — метров пятьдесят-шестьдесят от наших ворот, — я мгновенно, без помощи машины времени, переносился в другую эпоху. Ворота захлопывались за мной, оставляя позади мир сегодняшних реалий, и я тотчас погружался в темную прохладу южного парка, сохранившего покой и очарование былых времен. Число шагов от входа во внутреннюю галерею до нашей двери было подсчитано предварительно — я шел на ощупь, в полной темноте, осторожно ступая по каменным плитам и вздрагивая от шороха веток, если вдруг налетал ветерок.

Сквозь листву иногда врывался лучик лунного света, лишь подчеркивая этом кромешную тьму. Заслышав мои шаги, кошки начинали мяукать за плотно закрытой дверью, — эти звуки были подобны радиомаяку, ведущему самолет к цели. Добравшись, наконец, до заветной двери, я чувствовал себя в безопасности, но какая-то неведомая сила повелевала преодолеть страх и проделать заново в темноте тот же путь — туда и обратно. И тогда начинало казаться, что именно здесь, когда-то, давным-давно, я уже жил…

Вернувшись, Дмитрий Вячеславович точно воспроизвел мои чувства и мысли. Он сказал, что в этом и состоит магия итальянского средневековья и его бессмертного искусства. Похоже, он прав: с тех пор Италия, и только Италия, стала страной моей мечты. Хотя что это такое — страна мечты, я, по правде сказать, не знаю. Но тянет меня только туда…

— Вам надо теснее общаться со знаменитыми римлянами, — посоветовал мне Дмитрий Вячеславович. — Только не для интервью — они не нужны ни вам, ни им. Говорю вам как журналист, мне все это знакомо. Вы не репортер, вы коллега, желанный гость из Москвы. Жажда общения огромная, нормальных контактов нет никаких. С кем прикажете общаться? С делегацией Союза писателей? Среди таких делегатов бывают и милые люди, даровитые — безусловно, неофициальный статус, хотят они этого или нет, превращает их в советских марионеток. Им только кажется, что их принимают сердечно. Обычная западная вежливость, не больше того… Не ставьте перед собой никакой практической цели — встречайтесь просто из любопытства. Когда разговоритесь, — увидите: не только вам интересно с ними, но им с вами тоже. Вы умеете располагать к откровенности, опять говорю как журналист.

Легко сказать — встретиться просто из любопытства… Позвонить и сказать: «Здравствуйте, мне любопытно с вами увидеться»? Не пошлют ли меня куда подальше? Кстати, нечто подобное я уже пробовал: послать не послали, но и толку не было никакого.

Его Величество Случай подвернулся уже назавтра. Позвонил Дмитрий Вячеславович, с которым мы договорились вместе поужинать.

— Не встретиться ли нам часа на три раньше, — неожиданно предложил он. — Есть одно мероприятие, оно вас позабавит.

Мероприятие было назначено в парадном зале римского Капитолия, и уже одно это заставило меня сразу же согласиться. Прославленный Капитолий оказался помещением неуютным и мрачным. Тускло освещенные коридоры и залы, через которые мы шли, поражали не столько щедростью отделки и изыском старинной мебели, сколько казенщиной присутственных мест, холодных и чопорных. Но в конце анфилады маячил свет прожекторов и слышались громкие голоса: городской муниципалитет торжественно отмечал выход из печати какой-то книги.

Говорю «какой-то», поскольку сама книга нисколько меня не интересовала. Интересовали люди, пришедшие на церемонию. На светскую тусовку, как сказали бы нынче у нас. Мелькнуло знакомое лицо Клаудиа Кардинале, все такой же прелестной и обольстительной, словно годы ее не коснулись. (Прошло более четверти века, и в январе 1999-го я встретил ее в Париже тоже на одной тусовочной церемонии. Могу повторить те же слова: все такая же прелестная и обольстительная, словно годы ее не коснулись…) Потом вошел загорелый красавец с седой шевелюрой — репортеры налетели на него, как коршуны на добычу.

— Артист? — шепотом спросил я моего «чичероне».

— Куда важнее! Тот, кто шьет им костюмы.

А потом, осторожно ступая по ковру, бочком, словно чужак, затесавшийся в великосветское общество, незаметно прошел и тихо устроился в уголке поджарый старик, не узнать которого я не мог. Впалые щеки, остро выпирающие скулы и нездоровая бледность лица не могли погасить молодой блеск его глаз, а теплое пальто, которое он так и не снял, странным образом придавало всему его облику ощущение независимости и силы. Он сидел одинокой отрешенно, ни один репортер не подошел к нему, не осветил своим блицем. Я даже усомнился: он ли?

— Эдуардо, — шепнул Дмитрий Вячеславович.