Ваксберг А.И. Моя жизнь в жизни. В двух томах. Том 2

Он!.. Никто в Италии не называл его по фамилии. Эдуардо был только один, даже если это имя носили и носят еще тысячи итальянцев. «Эдуардо» — огромными буквами было написано над входом в театр «Элизео», где каждый вечер давала спектакли его труппа. «Эдуардо» — короткой выразительно кричали афиши, расклеенные по городу. «Эдуардо» — писали о нем газеты и журналы. В этом не было ни фамильярности, ни панибратства — лишь преклонение и любовь.

Живой классик, великий драматург, режиссер и артист, Эдуардо Де Филиппо сидел в углу парадного зала и слушал никому не нужные речи.

— Идите, знакомьтесь, — шепнул мне Жан Невсель.

Случай снова пришел на помощь как раз тогда, когда казалось, что уже нет никакой надежды. Билеты на спектакли «Труппы Эдуардо» были распроданы на месяц вперед. Администратор, назвавшийся «комендаторе», клялся, что он, конечно же, всей душой, но, видит мадонна, и для московского писателя не найдется свободного места. На телефонные звонки жена драматурга отвечала с непреклонной учтивостью: Эдуардо устал, он очень занят, у него нет сил позаботиться даже о самых почтенных гостях, к каковым, несомненно, относится и советский коллега. Такая была судьба: приехать в Рим, когда там играет сам Эдуардо, и вернуться ни с чем! И вот — фортуна в лице Иванова-Невселя привела меня в зал Капитолия, чтобы свести именно с ним. А я не «сводился». Все смотрел на него — и не двигался с места…

— Ну, что же вы?! — подтолкнул меня Дмитрий Вячеславович. — Идите, знакомьтесь. Если вас познакомлю я, будет не так эффектно.

Эдуардо, не дожидаясь, пока отзвучат фанфарные речи, уже бочком направился к выходу. Я решился:

— Синьор Де Филиппо!

Он обернулся на мой шепот, уже переступив порог. За дверью начинались прохлада и сумрак, и он пальцем поманил меня туда, давая понять, что здесь, в толчее, при свете софитов, под монотонный гул речей разговор невозможен. Я нырнул вслед за ним, там не было никого, только где-то далеко-далеко, в конце длинного, как туннель, коридора, тускло горел фонарь и метались какие-то тени.

Все также, шепотом, я назвался. Имя гулко отдалось под высоченными сводами.

— Настигли, однако, — весело сказал Де Филиппо и тут же деловито добавил: — Завтра, пожалуйста… За час до спектакля… Ко мне в артистическую…

Сухонькой крепкой ладонью он пожал мою руку.

— Настигли, однако, — повторил он и ухмыльнулся. — Репортерская хватка… Вы работали репортером?

Он не стал дожидаться ответа, удалившись в глубину коридора, где на фоне старинного фонаря с трогательной беспомощностью резко обозначилась его сгорбившаяся спина.

…Театр «Элизео» сверкал огнями. Поперек огромных афиш победно выделялась табличка: «аншлаг». Но толпы не было: традиции стрельнуть лишний билетик здесь не существует. На широких гранитных ступенях одиноко сидел парень со щегольскими усами: руки его и шея были увешаны дешевыми сувенирами, которыми потчуют в Риме туристов.

Я не сразу приметал незаметную дверцу служебного входа, открыл ее, повторив в уме — для вахтера — ту длинную фразу, которую я заготовил: о том, что есть уговор, что синьор Эдуардо ждет, можете справиться, вам подтвердят. Но произнести эту фразу я так и не смог никакого вахтера у входа не оказалось. В лабиринте полутемных коридоров и витых лестниц я сам, по интуиции, отыскал дорогу на второй этаж. Никого не было видно, только над головой раздавался стук молотков и треньканье пианино.

— Кто-то идет! — внезапно послышался невидимый голос, хрипловатый, певучий и нервный. — Эдуардо здесь.

И я пошел на этот голос, как на зов маяка, — точно так же, как на мяуканье кошек в погруженном во мрак старом палаццо. Де Филиппо сидел перед зеркалом в поношенных брюках, в протершейся на локтях рубахе и стоптанных туфлях.

— Ну где же вы? — укоризненно посмотрел он на меня снизу вверх и пожал плечами. — Звонили, добивались…Подловили в неположенном месте… И что же? Сижу, жду, а вас нет…

— Но, синьор Эдуардо, — пробормотал я, силясь понять, шутит он так или всерьез. — Еще только без четверти восемь. Вы же сказали: за час до спектакля.

Он разочарованно отвернулся:

— У вас нет репортерской хватки…

Ткнув палец в банку с пахнущим мятой кремом, он долго в ней ковырялся, потом тер этим кремом виски, вглядываясь в зеркало придирчиво и недружелюбно. Наблюдать это было ужасно неловко: казалось, я подглядываю за усталым и больным человеком, убежденным, что он находится только наедине с собой.