Ваксберг А.И. Моя жизнь в жизни. В двух томах. Том 2

До конца месяца были назначены такие же встречи в Пензе, Оренбурге, Владимире, Рязани, Воронеже, Кустанае и Виннице. Общественные организации и производственные коллективы этих городов тоже просили дать согласие баллотироваться по их округам. География не удивляла: именно там разворачивалось действие моих очерков, после появления которых ни в чем не виновные получали свободу, преступники отправлялись в тюрьму, а попустители и покровители, демагоги и прохиндеи лишались своих вельможных кресел.

Трогательное и забавное письмо пришло из Хабаровска. Точнее — копия письма, адресованного в ЦК. Различные партийные организации этого областного центра просили включить меня в список депутатов от КПСС. Им даже в голову не приходило, что автор тех публикаций, которые влияли на судьбу многих партийных бонз, и вовсе был беспартийным. А журнал «Огонек» — еще того хлеще! — опубликовал тогда же читательское письмо-обращение все к тем же партийным товарищам: просьбу назначить меня министром юстиции…

Я бы соврал, сказав, что эти письма, телеграммы и публикации оставили меня равнодушным. Конечно же, они принесли много приятных минут и добавили гордости за труд публициста — мой и множества моих коллег и друзей, — труд, который находит у наших людей такой благодарный отклик. Однако же ни одно, столь лестное для меня, предложение принять я не мог. Мамы уже не было в живых, но она меня бы одобрила — я выполнил ее давний завет: никакого участия в практической политике! И никогда, никакой службы в государственных учреждениях! Ни в каких! Ни на каком посту…

Совсем не потому, что депутатство или чиновная служба плохи сами по себе. Просто для этих трудов я не создан. Мне не было нужды ходить во власть — я к ней никогда не стремился, а, обладая ею даже в ничтожных размерах, не знал бы, что с нею делать. Судьбой дана мне иная задача: смотреть и видеть, наблюдать и писать. Вступаться за правду, порой обращаясь для этого к тем же властям, но самому в их круг не входить: там не мое место.

Прошли годы, и один преуспевающий бизнесмен, начинавший как журналист, сочувственно попенял мне: «Зря вы тогда отказались пойти в депутаты. Сейчас были бы миллионером». Бог уберег и от этого.

С чисто профессиональной точки зрения я, наверно, был бы более компетентным законодателем, чем ринувшиеся на депутатские скамьи и в большие верха поэты, композиторы или артисты. Даже — чем физики-химики, «организаторы производства» или преподаватели диамата. Но — им очень хотелось, а мне — очень не… И каждый из нас своего добился. «Дай рвущемуся к власти навластвоваться всласть» — просил Господа в «Молитве Франсуа Вийона» Булат Окуджава. Господь, кажется, внял его просьбе. Что из этого вышло, мы знаем.

Глава 36. Агония цензуры

Июль восемьдесят седьмого я снова провел на Рижском взморье. Последний раз вместе с мамой. Из Софии приехала дочь, — втроем, и притом надолго, мы собирались не часто. Предстоял безмятежный отдых среда сосен и дюн. Места в доме творчества не нашлось, но о нас позаботился мой друг Гунар Цирулис — получилось нисколько не хуже: в «люксе» гостиницы «Юрмала» у каждого оказалось по комнате, а в просторной гостиной стоял роскошный рояль — ни разу, увы, не раскрытый, но зато придававший жилью особо респектабельный вид.

Зашел ко мне как-то Даниил Гранин — он жил тогда в Дубултах, в писательском доме, — мы сидели на балконе и обсуждали всех волновавшую злобу дня.

— Посмотри, как быстро развенчали Сталина, — сказал Гранин. — События развиваются, а ты в стороне. Пора браться за остальных, пока опять не дали отбой.

— Ты кого имеешь в вицу? — спросил я, понимая, что разговор идет не «вообще», а совершенно конкретно. Как сказали бы в те времена: творческий разговор.

— Вышинского, например. Ведь о нем еще ничего не написано. Тебе и карты в руки. Только не тяни…

Мудрый совет запал в душу. Точнее — лег на готовую почву. Ведь я долгие годы жил с этим именем в памяти. Столько читал о Вышинском! Столько помнил и знал! Так мечтал о нем написать. Правду, а не агитку — на потребу очередному зигзагу в Кремле. И не догадался, что час-то настал…

Поздней осенью мы снова встретились с Граниным — в Ленинграде.

— Ну, когда почитаем? — ехидно спросил он, подчеркнув тем самым, что тот наш разговор вовсе не был случайным. — Где твой Вышинский? Все пишешь?..

— Пишу, — соврал я, озабоченный тогда совершенно другим. Незадолго до этого я узнал, что Ассоциация «Великобритания—СССР» приглашает меня на серию лекций о перестройке, а Иностранная комиссия Союза писателей твердила, как водится, что никакого приглашения нет. Из Ленинграда, где шла работа над моим новым сценарием, я регулярно звонил в Москву, получая один и тот же ответ: приглашение не получено. Зарубежными поездками я не был никогда обделен, очередная, пусть даже и в Англию, прибавить уже ничего не могла, но внутренний голос говорил о другом. О том, что на этот раз предстоит не просто очередная.