Ваксберг А.И. Моя жизнь в жизни. В двух томах. Том 2

С Пугачевой мы встретились несколько лет спустя — у нее дома и по ее же просьбе. Певицу тогда изрядно травили в прессе, главным образом провинциальной: то какими-то альковными сплетнями, то рассказами о всяческих буйствах, вроде бы учиненных ею в разных гостиницах, за кулисами или даже на сцене. Пугачева аккуратно вырезала все скандальные статьи про себя, в итоге они составили довольно толстую папку. Ей хотелось найти защиту — думаю, именно в прессе, широко читаемой, авторитетной, — при помощи моего пера. Иначе я не могу объяснить, почему через общих знакомых приглашение поступило ко мне. Я всегда принимал посетителей с подобными просьбами только в редакции, — к Алле Борисовне проявил учтивость: помнил, как пленила меня на «Орфее» и какой была беззащитной в Сопоте. Вполне возможно, что беззащитной она вовсе и не была, но такой мне тогда показалась и этим очень расположила.

Как назло, в тот вечер, на который мы назначили встречу, я выступал в каком-то из залов Москвы и там задержался, отвечая на многочисленные вопросы. По дороге на улицу Горького, где тогда жила Пугачева, не нашел ни одного работавшего цветочного магазина: до нынешнего раздолья красочной флоры — на любой вкус и час — было еще далеко. Пришлось ограничиться теми букетами, которыми меня одарили на моем выступлении. Алла Борисовна безошибочно заметила эту «переадресовку» и не скрыла своей уязвленности. Наверно, и впрямь я проявил бестактность, хотя, говоря строго, шел не в гости к примадонне, а на деловой разговор, который подобных знаков внимания вообще не предполагает. Впрочем, звездам вряд ли доступны такие нюансы, знаков внимания они ожидают всегда.

Я внимательно изучил газетные вырезки, выслушал доводы жертвы и понял, что написать про ее обиды в «ЛГ» вряд ли удастся. Аргументов не было — вместо них пока что были только эмоции: естественная реакция на вульгарную брань и пошленькие уколы. В таких случаях обиженному есть резон идти в суд, где его позиция всегда предпочтительней, поскольку бремя доказывания лежит на обидчике: в суде не Пугачева должна была бы доказывать свою невиновность, а журналисты неопровержимо подтвердить свои обвинения. Такой возможности у них, по-моему, не было, победа почти наверняка осталась бы за Пугачевой, и вот тогда ее развязным гонителям я с удовольствием дал бы по носу на страницах нашей газеты. Иначе бремя доказывания легла бы на нас, а для этого никаких доказательств Пугачева мне не представила. «ЛГ» выступала обычно, лишь имея в досье стопроцентно выверенные, многократно испытанные на прочность основания для своей публикации.

Я предложил Алле Борисовне обратиться в суд. Такая перспектива ей явно не улыбалась. Кое-как доведя разговор до конца и скомкав остаток вечера, мы разошлись.

Мне, однако, хотелось ей чем-то помочь. В редакции собрали консилиум. Итоговое мнение было единым: выступление против журналистской ретивости, против вульгарного тона ряда статей, ей посвященных, и оскорбительных выражений, особенно в местной печати, где слов не выбирали и щепетильностью не отличались, — такое выступление все же возможно. Я позвонил Пугачевой, чтобы это ей сообщить. Но трубку она не взяла, на просьбу ответить звонком — не откликнулась. Это было ее право. Однако без тех материалов, которые остались у нее, публикация не могла состояться.

К единственному московскому вечеру, который мы провели вместе, я мысленно не раз возвращался. Но отнюдь не в связи с той ситуацией, из-за которой эта встреча произошла. Я пытался понять, почему практически нам не о чем было говорить и почему пригласившая к себе по своему же делу звезда держалась со мной так покровительственно и так снисходительно? Судьба сводила меня со многими ее коллегами, у которых был и действительно мировые, во вся ком случае ничуть не менее громкие имена, и у нас всегда находился не только общий язык — в прямом и переносном смысле, — но и общие темы для интереснейших разговоров, далеко выходящие за узко профессиональные, утилитарно деловые рамки.

Ив Монтан, Хулио Иглесиас, Демис Руссос, Клаудио Вилла, Сальваторе Адамо, Ива Дзаники, Джанни Моранди, знаменитости из нашего «лагеря» — Анна Герман, Эва Демарчик, Карел Готт, Джорджи Марьянович, Радмила Караклаич, Тереза Кесовия, Зоран Миливоевич, Бисер Киров, Эмил Димитров… Почему с ними было так легко, так естественно, можно было говорить об истории, о политике, о театре и живописи, о кино и архитектуре, о прочитанных книгах?.. Причем не поверхностно, не дилетантски, а — глубоко. И ни разу никакая их «звездность» не лезла в глаза. Их словарь был богатым и емким, интересы обширны, эрудиция неподдельна. И нужды в переводчиках не было тоже: опять-таки в смысле не только прямом, но и — главное — в переносном.