В тени родных деревьев

Помянули талый снег — и сразу проснулась в нас жажда. Во рту, в горле у нас пересохло, пить хотелось до смерти, но утолить жажду было нечем. Мутные, глинистые струи потока не годились для питья, а родника на кладбище, разумеется, не было. Перед нами катила серые волны напоенная потоками, громогласная, рычащая, как львица, Иори, мчалась с грохотом, — словно сорвалась с места гора и преследует кого-то по пятам, полная мстительной ярости. А мы, голодные, мучимые жаждой, по-прежнему сидели на какой-то могильной плите и безнадежно взирали друг на друга.

— Довольно торчать сложа руки, придумаем что-нибудь! — сказал я и глянул на Батхо, готового, казалось, завыть волком.

— А что мы можем придумать? Гляди, сколько хочешь, на родимый небосвод, жди помощи свыше… Это о нас написано у Важа Пшавела, — сказал Батхо, который не мог оторвать взгляд от сельского духана:

Мы на разных берегах,
Разделенные потоком,
Тянемся друг к другу мы
В нетерпении жестоком.

Не достичь тебя… Гляжу
На лицо твое с тоскою.
Нет ни брода, ни моста
Над проклятою рекою.

— И спасителя не шлют
Ни земля, ни небо… —

добавил я.

Положение наше было и в самом деле неутешительно: там, за темной речной стремниной — село, духан, со свежей аппетитной рыбой, с розовыми, сочными шашлыками, с темно-красным вином, а здесь, на нашем берегу — голод, жажда, надгробные камни…

Мы сидели, свесив головы, как подсолнухи, и вдруг Батхо воскликнул:

— Погляди-ка сюда! Неудивительно, что нас замучил голод; оказывается, сам Чампура на нас смотрит из-под земли!

И Батхо ткнул палкой в могильную плиту, лежавшую прямо перед нами. На ней в самом деле были вырезаны имя и фамилия Чампуры, а пониже — стихотворные строки:

Смерть, будь проклята вовеки,
Ты врасплох меня взяла;
Не поев, сошел в могилу,
Я, краса и честь стола…

Так было написано на могильном камне. А по сторонам надписи были изображены длинные хлебцы — шоти, кувшин с вином и рог.

— Только и не хватало нам явления Чампуры! — воскликнул Батхо, и я рассмеялся от души.

— Помню, Чампура как-то в один прием, не сходя с места, прикончил целого большого барашка и выиграл заклад у Ботитаны. Да, любил покойник поесть, ничего не скажешь!

— А как он одним духом опорожнил четвертной кувшин на храмовом празднике, помнишь?

— А как он готовил бозбаш из курдюка и легких!

— А помнишь, как он ел, побившись об заклад с Ботитаной? Жареный барашек лежал у него за спиной: он шарил руками позади себя и тащил кусок за куском в рот — чтобы глаз не насытился раньше времени. А теперь вот где он поселился, бедняга! Ну, как ему здесь выдержать?

Чампура Меканцишвили (настоящее его имя — Соломон) был для нас воспоминанием детства. Он умер в годы нашего ученья в Тбилиси, и могилу его мы видели сегодня впервые. Давно уже не было его на свете.

— А какими прочувственно-нежными словами встречал он миску с лобио: «Ах ты, пленительница души моей!» И еще любил мамалыгу со свиным салом. «Гляну на тебя — и тает сердце, как свиное сало» — такая была у него прибаутка.

— А помнишь, как он читал нам гимн в честь лобио?

— «Акафист о лобио»? — и голодный Батхо начал читать наизусть знаменитый акафист, или неседален, которым Чампура не раз, бывало, развлекал гостей по их просьбе:

«О питательнейшая, приятная на вкус, усладительная для обоняния похлебка, достойная царей, о бесценное грузинское лобио! Велика заслуга твоя перед народом грузинским, ибо вскармливается твоими щедротами и вкушает тебя предпочтительно пред иными яствами всякий ивериец от младенчества и до преклонных лет!

«Велика слава твоя в иверской земле и зычен твой призыв! И все мы, предстоящие пред сосудом твоим со лжицею древесной в руке, дожидаемся в нетерпении духа вскипания твоего и засыпания приправ для насыщения нашего, и гласом велиим воспеваем тебе хвалу: слава тебе, многоликая и многообразная, слава тихой песне и брызгам кипения твоего. Слава навару многополезному твоему, слава горшку немуравленому, в коем избрала ты обиталище свое, и дну того горшка, ибо дно сие есть престол силы и питательности твоей!

«Слава очагу жаропламенному, пылающему под оным горшком, слава благословенной приправе твоей, киндзе огородной, усладительнице обоняния нашего; слава толченому ядру грецкого ореха, ибо оно есть венец сладостного вкуса твоего.

«Слава глиняным мискам, по коим разливают тебя; слава тебе, дивный злак, пересаженный из садов эдемских, лобио! Слава тебе, украшение стола, пища, достойная царей!»

Сколько обедов и ужинов перепало Чампуре в вознаграждение за чтение этого шутливого акафиста!

— Помнишь, Чампура твердо верил, что в дому у гостеприимного человека початые кувшины с вином ночью наполняются сами собой!

— И вечно мотался по гостям, по крестинам и поминкам! А теперь лежит, сложив руки на груди!