В тени родных деревьев

Длинный, белобрысый, красный от вечной спешки, всегда в перепачканной рясе с подоткнутыми полами, вдовый поп Зирах был человек земной, погруженный в суету мира сего, хотя и принадлежал к воинству духа. На молитвы и служение Христу у него не хватало времени, зато он верой и правдой служил самому себе, усердно занимался домашними своими делами, хлопотал и других заставлял трудиться для своего обогащения.

Мало ли у него было забот, чтобы помнить о каком-то там камне Горгасала? В полях паслись его стада, его овечьи отары и свиные рюхи; была у него собственная мельница; он нанимал батраков, чабанов, свинопасов, гуртовщиков; торговал лесом, джонджоли, медом, воском, свечами, хлебом, вином, совестью; промышлял извозом — держал лошадей и экипаж, «дилижанс», возил пассажиров в город и из города; гнал тайком арак на продажу; давал деньги в рост под большие проценты, имел любовниц и при случае не отказывался быть сватом.

Ну откуда было такому занятому человеку найти время для пустых мечтаний?

Всё в селе было подвластно попу — стар и млад ему подчинялись, ни одно дело не устраивалось без его ведома и участия: ни купля-продажа недвижимости, ни закладка фундамента, ни тем более свадьбы, родины, крестины, освящение дома, похороны — словом, любое начинание, мирское или божеское, для плоти или для духа.

На всё требовалось соизволение и благословение отца Зираха!

Немало свадеб расстроилось только потому, что невеста или жених пришлись не по душе священнику.

Не одна дурнушка заполучила в мужья, благодаря отцу Зираху, молодца на загляденье; а сколько старых уродов с тугой мошной привели с его помощью молодых красавиц жен! Из-за этого у Зираха было даже множество тайных недоброжелательниц среди сельских красоток. Но какая мышь осмелилась бы подвязать колокольчик засаленному коту? И снова и снова корыстный пол, прикарманив щедрую мзду, благословлял перед аналоем какую-нибудь отцветшую невесту с молодым женихом: «Плодитесь и размножайтесь, как Авраам и Сарра, как Иаков и Рахиль!»

Не любил отец Зирах бесплодных смоковниц, бездетных супругов, людей без племени и потомства; для вразумления их он частенько повторял слова псалма: «Блажен человек, подобный дереву, что растет на берегу многоводного потока и дает плоды в свое время, ибо не опадают листья его».

Напротив балкона поповского дома, в углу его двора, был обнесенный плетнем загон, в котором Зирах держал свою скотину. Земля в загоне была устлана навозом, а посредине желтела большая лужа густой, зловонной жижи. Вечером, когда пригоняли стадо, волы, коровы, буйволы, буйволицы и отъевшийся на подножном корму бугай разваливались в загоне, и в сумерках оттуда слышались тяжелое дыхание, шорох, мычание — а поп-вдовец сидел на своем балконе, попивал чай и заигрывал со стряпухой Маринэ.

Ну, скажите, где там еще было отцу Зираху печься о Горгасаловом камне?

Прошло время. Поп не простил Чорехи его обличений и написал на него донос. Безмолвный и бледный, стоял Чорехи перед разгневанным экзархом, готовым испепелить разоблаченного «бунтовщика». Он так и не проронил ни слова… Чорехи посадили в тюрьму и продержали там несколько месяцев, но в конце концов вынуждены были освободить, так как не смогли предъявить ему никакого обвинения.

Чорехи вернулся домой вконец надломленный, постаревший, одряхлевший душевно и телесно… Он почти ни с кем не разговаривал и только изредка жаловался, что не так отравила ему душу тюрьма, как предательство грузина, соотечественника. Поступок священника казался ему невообразимым, невозможным! И он отвернулся от мира, махнул на него рукой… Потом он заболел, слег — и сразу сложил оружие, склонил знамя. Молча, без жалоб сгорал он и таял… Не смог бороться против одолевавшей его старинной хвори, да и не хотел.

В дождливый осенний день несколько человек собрались в деревенском духане, чтобы осушить «заупокойную» чашу.

— Зачем он мучался, таскался по горам и лесам, несчастный?

— Что он унес на тот свет? Ничего! — сказал кутила-дворянчик Дола и, обведя взором обильный стол, подтвердил еще раз: — Ничего, клянусь этим хлебом и вином!

— А что мы можем унести с собой из этого мира?

— Ничего! Дай бог вам долгой жизни! — воскликнул Дзгвлипа.

— Ничего! Клянусь памятью наших отцов. Ничего! — Сказал Капло, и Цверикмазия с готовностью поддержал его.

— Ну, так выпьем! — Дворянский сын Дола наполнил вином большую чашу и пустил ее по кругу: да помилует бог Чорехи и упокоит его душу!

— Что ему было нужно, бедняге? С нами он не водился, всю жизнь провел, копаясь в развалинах, разыскивая сказочные клады! Жил бы как все люди, пил бы вино, веселился с нами за столом — разве не остался бы в выигрыше?

— Пусть теперь бродит по оленьим тропкам, пусть на том свете ищет зарытую казну, высматривает следы туфельки Тамар-царицы! — от чистого сердца помянули застольцы душу Чорехи, хоть при том и прибавили два-три ядовитых слова…

Хоронил Чорехи Зирах — и даже произнес короткое надгробное слово: