В свой смертный час

— А хто его знает, — неуверенно сказал Чигринец. — Может, и пройдем. А куда думаешь идти?

— Закудыкал! Считаешь, наверху лучше?

— Надо доложиться, — сказал Чигринец.

— После доложим. Если найдем шанс убить медведя…

По ручью подъехала «тридцатьчетверка» Орлова, остановилась рядом с ними, но ее башня почти не поднималась над обрывом и была вровень с их гусеницами.

— А тут идти хорошо. Гладко, — сказал Орлов.

— Зад у тебя гладкий, — вспылил Андриевский. — Как из ямы стрелять будешь?

Орудие у Орлова зашевелилось, но не смогло повернуться влево, мешал откос. Оно могло бить только прямо и направо.

— Свяжись с дураком, — сказал сердито Борис. — Ладно. Пойдешь потихоньку за нами. Может, дальше где вылезешь…

Подошли автоматчики и, остановившись кучкой, слушали разговор. Троим Андриевский приказал перебраться на левый склон и, посматривая, не видно ли мин, идти впереди танков, а двое остальных должны были, прячась за кустами, пробираться по верху своего склона и докладывать ему обстановку. Получив приказ, солдат из Удмуртии и еще один автоматчик начали карабкаться наверх…

Сильно накрененные «тридцатьчетверки» осторожно двинулись вперед по оврагу.

Ткаченко работал виртуозно. Он мягко переходил бугры, аккуратно удерживал машину при сползании, как бы прощупывая каждую пядь земли, прежде чем наступить на нее гусеницей. Иногда склон становился таким крутым, что, казалось, они неминуемо должны свалиться в ручей. Но каждый раз они удачно проходили трудные места.

Овраг чем дальше, тем больше расширялся. Уже хорошо стал виден железнодорожный мост через овраг, бетонный, с круглым тоннелем для ручья.

«Возле моста попробую наверх вылезть, — решил Андриевский. — Пока ничего идет. Жить можно. Лишь бы хуже не было…»

И в тот же миг он услышал сзади глухой удар. Танк, идущий по ручью, дергался на месте. Из него выскакивал экипаж. Но дыма не было.

«Мина, — понял Борис. — Мина. Я же знал, что он не может быть не заминированным…»

И он и Чигринец остановились. Вылезли на броню, Орлов опасливо вернулся к своей машине. Потом выпрямился и рукой подозвал остальных членов своего экипажа. Те спрыгивали в ручей…

— Гусеницу сорвало? — крикнул Чигринец. — Нема везухи у вас, хлопцы…

Это он намекал на то, что опять, как и на высоте, попал в переплет именно Орлов и именно у него, Орлова, гусеницу снова сорвало, к тому же вроде бы именно ту же самую гусеницу.

Но у Андриевского, для которого подорвавшийся на мине танк еще больше обострил и без того опасную ситуацию, этот случай вызвал неожиданные чувства, скорее похожие на облегчение и удовольствие, чем на что-нибудь другое. Прежде всего он обрадовался тому, что подорвался на мине не он сам (что бесславно закончило бы его авантюру и означало бы верный трибунал), — он был доволен своим чутьем, которое не подвело его, не позволило двигаться ни по ручью, ни по другому, более удобному склону, который наверняка тоже был заминирован. Его машина и машина Чигринца были в порядке, значит, еще ничего не потеряно, еще можно действовать, еще можно посмотреть, пропал или пан…

Надо принимать решение. Скорее принимать решение. И — только правильное, верняковое решение. Что же можно сделать? Идти назад? Он увидел лицо полковника Макарова, а за ним лицо мамы, Тани, еще какие-то лица… Нет уж, это маком! Вылезти наверх? Он уже по оврагу прошел мимо «тигров», был в тылу у них. Но слишком близко. Слишком близко. Две «тридцатьчетверки» они зажгут за пять минут. Вперед? Надо протянуть еще вперед. Метров пятьсот. К мосту. Там вылезти наверх. Перебраться за железную дорогу. И бить из-за насыпи по «тиграм».

Он посмотрел вперед на снег. Нетронутый, чистый снег. Зачем минировать такой крутой склон? Танки по нему не могут пройти. Ей-богу, он не заминирован. Чует мое сердце, что не заминирован…

В это можно было поверить, потому что больше верить было не во что. Все остальное никуда не годилось. А не может же быть, что не существует никакого выхода! Так не бывает! Значит, это — выход!

Резко, не раздумывая больше, Андриевский перевел рацию на связь с бригадой. Твердым и звонким голосом он доложил комбату майору Коломытову, что нашел путь в тыл противнику и через пятнадцать минут откроет по нему огонь с тыла, из-за насыпи. Он ждал, что комбат его обматерит, но тот заорал весело, почти счастливо:

— Врешь! Ну, Ветер! Ну, сила! Иду за тобой!

Видно, дела в бригаде шли совсем уж скверно.

Пока Андриевский объяснял комбату, как нужно двигаться по оврагу, к нему, размахивая руками, скатывался с отлогого склона старик автоматчик. Он кричал по-деревенски:

— Эй! Эй! Танкист! Эй!

«Ошалел старик, — подумал Борис, заканчивая разговор с комбатом. — Там заминировано, а он носится как угорелый. Совсем без понятия».

Солдат скатился к ручью и, скользя ногами, заторопился по берегу, чтобы скорее добраться до Андриевского. Он смотрел себе под ноги, но продолжал кричать: «Эй! Слушай, что ли! Эй!..»

Андриевский подождал, пока солдат подойдет поближе, и спросил:

— Чего, папаша, засуетился?

— Тама танки! — сказал спокойно автоматчик и, сняв, шапку, начал вытирать лоб.

— Где танки?

— Тама…