В свой смертный час

Письмо Тане от 6 мая 1944 года

Золотко ты моя, Татьяна Николаевна! Произошло великое событие: с боями перешли границу нашей Родины. Так что я нахожусь сейчас за границей. Ты не представляешь, как нас встречает местное население. Целуют, смеются, плачут от радости, обнимают, благодарят, суют в руки разную вкусную еду. До чего же прекрасно чувствовать, что ты на своей железке привез этим людям освобождение от фашистского рабства и что эти люди понимают, в каких тяжелых боях мы завоевали для них свободу. Поэтому живу я здесь хорошо. Живу хорошо. Пью вино и наслаждаюсь заграничной погодой, а больше всего мечтаю попасть куда-нибудь в Россию. Очень поправился. Да и как не поправиться от этих курей, яичек и прочих весьма полезных вещей.

Вот сижу я, бедный Боря, на башне грозной боевой машины, всего в пяти километрах от фронта, и, нисколько не боясь, пишу письмо. Вы меня, конечно, извините, что так долго не писал. Виной всему война. Мне в последнее время пришлось немного повоевать. Из всех передряг пока вышел целым и невредимым. Правда, позавчера огрело трохи по спине не то осколком, не то землей. Слава аллаху, что отделался только болью, страхом и синяком. Воевал более-менее подходяще. Три дня назад трахнул «тигр» и «пантеру» и между прочим пехоты человек семьдесят, за что должен был получить две звездочки. Но за плохое поведение (помнишь мои похождения?) получил лишь под нос. Ну и ладно. Скоро еще трахну. А вообще рад пожертвовать и всем остальным, только бы побывать еще в Москве. Жаль, дорогая, что я танкист. Вожу с собой только одну шелковую косынку, которую когда-нибудь подарю тебе. И еще французскую пудру. Иной раз вынешь да понюхаешь. Запах уж больно хороший. Пусть путешествует в шелковом платке: если не сгорит со мной вместе, то будет у тебя лежать на столике. Спасибо, дорогая, что в день моего рождения выпила за меня, а главное, что была у мамы. В твою годовщину я тоже выпил за тебя, да так, что очутился под столом. Весьма остроумно! Свой же праздник встретил очень даже хорошо: кругом свистели болванки и сверху сыпался град. А я сидел в железке и дрожал мелкой дрожью. Тоже весьма остроумно, но все же подбил из-за угла «тигр».

Ты очень хорошо делаешь, что пишешь мне правду, «открыла свою душу», по твоему выражению. Да, действительно, нет для тебя крепостей. Еще бы! Не ладится в одном институте — раз — и в другой перешла. Лет через двадцать, я думаю, ты все же крепость возьмешь штурмом: окончишь курсы медсестер. Не правда ли? Ну, ну, не сердись. Ишь ты какая сердитая. Оно и правда, Таненок, лучше: послали бы тебя к черту на кулички самолеты строить, а так мы будем вместе, я постараюсь — как окончишь пищевой институт, устрою тебя работать при нашей кухне. Опять надулась?! Что за характер у тебя! Просто жизни нет! Ну ладно, я больше не буду. В общем, Таня, может, в твоем переходе и есть «великая сермяжная правда», как говорил Васисуалий Лоханкин. Таненок, делай так, как тебе кажется лучше. Я всем буду доволен. Э нет, не всем. Напишешь, пожалуй, себе на голову. Дело в том, что два мои друга получили сегодня от любимых девушек письма с просьбой им больше не писать, так как они вышли замуж. Больно уж это хорошо. Теперь и у меня писать охота пропала: может быть, я зря бумагу порчу.

Ну, ладно, поживем — увидим. Скоро в бой, и думаю, очень большой бой. В тяжелые времена 1941 и 1942 годов некоторые сомневались в нашей победе. Я никогда не сомневался, всегда знал, что наше дело правое и мы победим. Теперь, я уверен, победа уже близка. Но если бы ты знала, через какие тяжелые бои мы идем к тому, чтобы добить Гитлера в его берлоге, сколько самых лучших людей отдают за это свои жизни. Но победа этого стоит! Мы все хотим снова жить так, как жили до войны. Это было счастливое время. Верно? Целую, Борис.