В свой смертный час

На экране перископа все выглядело маленьким и ненастоящим: и забитое до краев шоссе, и люди на обочинах, и большие голые липы вдоль дороги, и пустые поля за ними, и чужие дома под красной черепицей вдали, и даже высокое небо, на котором появились бледно-голубые пятна. Как будто шел заграничный видовой фильм. Но Андриевский знал, что он действительно, как это ни странно, находится за границей, едет по чужой земле и рассматривает удивительную, незнакомую жизнь. В это не верилось до конца. И именно в этот момент он неожиданно почувствовал счастье. «Звездочку ведь в Москве получают, — вдруг подумал он. — Ванька даже за орденом Ленина в Москву ездил. Значит, я вот-вот в Москве буду? В Москве! В Москве! Мама… Таненок! Дом… Как же я сразу не подумал, что поеду домой? Домой! Домой!» Ему стало жарко. Это было как приступ, как припадок. Он не мог ждать ни минуты. Ему захотелось на ходу выскочить из танка и бегом бежать назад по шоссе. В Москву…

Вдруг в машине стало темно.

— Ничего не вижу, — услышал он голос Ткаченко.

— Я сам ни черта не вижу…

— Это я на башню, видать, грузовик посадил, — сказал Ткаченко и дернул танк так, что Андриевский чуть не расшиб затылок. Но светлее от этого не стало.

— Ты об дерево шарахни, — посоветовал Андриевский, и сразу танк вздрогнул, дернулся и стало светло. Машина снова вылезла на асфальт.

Приступ у Бориса прошел, но радостное настроение осталось. Он больше не думал о Москве, но эта мысль спряталась где-то глубоко, и из этой глубины шло веселье.

Когда танки настигают противника, они вызывают у него ужас. Солдаты в панике разбегаются с дороги, бросая технику, снаряжение, личные вещи. Но это вовсе не значит, что давить на дороге — занятие для танков легкое и безопасное. Близкое соприкосновение с вражескими солдатами всегда чревато опасностью: кто-нибудь из них выстрелит в танк фаустпатроном, бросит противотанковую гранату. Да и любой предмет на шоссе представляет немалую потенциальную угрозу: какая-нибудь немудрящая конная повозка может оказаться груженной минами, и стоит ее тронуть, как в один миг погубишь и боевую машину и экипаж. Все это было хорошо известно Борису, но его радостное возбуждение было таким сильным, что он как бы не желал думать об опасности.

— Ну-ка, — командовал он Ткаченко. — Зацепи автобус справа.

Ткаченко «зацеплял» автобус.

— Рвани-ка по этой пушечке…

Ткаченко рванул по пушечке.

В наушниках послышался хрипловатый голос Ларкина:

— Ветер… Ветер… Переключи на связь с бригадой. Слышишь меня, Ветер?

«Интересно, зачем это вызывают меня на связь с командиром бригады?» — подумал Андриевский. Мысль о Москве снова выскочила на секунду наружу, и у Бориса замерло сердце. Он передвинул рычажок.

— …лодцы! — услышал он на полуслове уверенный бас полковника Макарова. — Доволен вашей работой. Молодцы! Всех представлю к награде. Иду за вами. Прием…

Андриевский понял, что командир бригады не зря поспешил с благодарностью его роте: отрезав немцам пути отступления, рота, по-видимому, помогла бригаде выполнить ее боевую задачу даже в большей степени, чем на то поначалу рассчитывало командование. Это было приятно Андриевскому, он выключил рацию, засмеялся и, поднеся два пальца ко лбу, гаркнул:

— Рады стараться, ваше превосходительство!

— Чего? — спросил Ткаченко.

— Все в порядке, — сказал Борис. — Знай дави!

«А Макар хороший парень, — подумал он, покачиваясь вместе с машиной. — Все хорошие ребята. Повезло мне, что попал в эту бригаду. Мне всегда везет. И в классе были хорошие ребята. И во дворе у нас. И в училище. А здесь мировые ребята. И везде ко мне относились одинаково. И наверно, всю жизнь везде ко мне будут так относиться… Неужели и на гражданке ко мне будут так относиться?»

Шоссе круто сворачивало вправо.

За поворотом немецкая колонна прерывалась. Дорога была пуста. Лишь кое-где виднелись одинокие брошенные машины. И только очень далеко, у темнеющего впереди леса, трепыхался короткий и узкий хвост колонны, втягивавшийся в этот лес.

Стрелять так далеко было бессмысленно.

Между танками и лесом лежала пологая и широкая ложбина, которая не просматривалась. Дальний ее подъем перерезала железная дорога. Справа в глубину шел длинный овраг, через который был перекинут железнодорожный мостик. Слева тоже тянулся лес, возле которого были разбросаны редкие красноверхие домики, окружавшие небольшой заводик с высокой трубой.

У Андриевского начало возникать какое-то неясное беспокойство. Он хотел дать роте команду развернуться, но в этот миг перед ним открылась вся ложбина. Это было большое голое поле. Но на поле он увидел темные пятна: вражеские танки. И тут же — вспышки…

— Назад! — закричал он. — Назад!

Совсем рядом пролетел красный хвостатый шар. Болванка. Но она прошла выше. Танк уже выскочил за траекторию ее полета.

К нему подъехал Ларкин и крикнул из люка:

— Что там?

— В ложбине танки! — крикнул в ответ Андриевский. — Много.

— Сколько?

— Черт их знает. Много. Может, полсотни. Может, чуть меньше.

— Тебе не померещилось? — спросил Ларкин. — Может, просто прикрытие?