В свой смертный час

— Если тебе мерещится — перекрестись! — заорал Андриевский. — А я говорю, что видел… Бригада далеко?

— Бригада на подходе, — сообщил Ларкин. — Как бате будем докладывать?

— Я свое сказал.

— Не обижайся, Борька! — крикнул Ларкин. — Я сам погляжу…

Андриевский не стал спорить с ним.

Ларкин вылез из своей горбатой машины, не спеша спрыгнул на землю и рысцой побежал к невидимой линии, отделявшей танки от ложбины. Андриевский решил не ждать его возвращения. Он перевел рацию на передачу и доложил комбату о встреченном сопротивлении, о предполагаемых силах противника, которые он старался не преуменьшать, чтобы не получить глупого приказа для своей роты идти напролом, не дожидаясь бригады. Он сумел доложить так, что такого приказа не последовало, и ему велено было дожидаться основных сил, которые, оказывается, были уже совсем близко.

Стрельба из ложбины прекратилась, стало тихо.

Ларкин теперь лежал на земле и, упершись в нее локтями, смотрел в бинокль. Потом он пополз назад, вскочил на ноги и, пригнувшись, побежал к Андриевскому.

— Насчитал не меньше тридцати «тигров», — сказал он, задыхаясь. — И самоходки…

— Не в том смысл, — оборвал его Андриевский. — Хорошее местечко, гады, выбрали.

— Побегу докладывать бате, — сказал Ларкин. Он уже почти справился с дыханием.

— Ты с головой доложи! — крикнул ему вслед Борис. — Чтобы понял особенности местности…

Сам он хорошо понимал, что атаковать в лоб ложбину опасно и, может быть, вообще безнадежно. Надо вызывать авиацию. Еще лучше подождать бы и пехоту. Однако у него не было никакой уверенности в том, что командир бригады оценит обстановку так же, как ее оценивает он, командир роты. Его самостоятельность кончилась. Но он хотел подготовиться к подчинению в выгодной для своей роты позиции. Поэтому на всякий случай он приказал всем скрытно переместиться вправо, и «тридцатьчетверки», держась подальше от линии, закрывавшей их от ложбины, двинулись за ним к оврагу. Андриевский хотел, чтобы в случае чего фланг у него был прикрыт.

Из-за поворота показался передовой отряд бригады.

Вслед за ним шли батальоны, которые на ходу разворачивались в обе стороны от шоссе.

Танкисты начали сбрасывать с «тридцатьчетверок» все лишнее, автоматчики соскакивали с брони на ходу и, отбежав назад, ложились на землю.

Борис понял, что есть приказ приготовиться к бою.

Пока Багратион с Витькой Карасевым снимали с машины и, ругаясь между собой, торопливо заталкивали внутрь свернутый брезент (что не полагалось делать — но брезент был новый, и ребята не хотели получить после боя вместо него какую-нибудь рвань), Андриевский слушал, что происходило в эфире. Там бесновались звуки. Десятки голосов, обрывки приказов, ругань, смех, крики… Это была привычная суматоха перед большой атакой, и она успокоила Бориса. Не в первый раз! Потом все эти звуки перекрыл уверенный бас командира бригады:

— Закончить подготовку. Войти на исходный рубеж…

Снова зашумел эфир, зашевелились машины, осторожно подтянулись вперед, стараясь одновременно подальше отодвинуться от соседей. Они еще елозили, еще выбирали местечко получше, поудобнее, а в наушниках уже звучал властный голос:

— Вперед!

Танки сорвались с места и понеслись под легкий уклон на ложбину.

Андриевский, низко опустив пушку, выстрелил.

Снова перед его глазами возникло голое поле, темные кубики танков и самоходок, разбросанные по этому полю, мерцающие красные точки над ним. Он немного отстал от других «тридцатьчетверок» и заметил, что две из них уже горят.

Витька Карасев безостановочно загонял в ствол снаряд за снарядом и с каждым выстрелом орал одно и то же слово:

— Безнадега… Безнадега…

Все они по опыту знали и то, как трудно, почти невозможно поразить на большом расстоянии танки противника, стреляющие из хороших укрытий, и то, как легко из таких укрытий уничтожать термитными снарядами — болванками — атакующие машины, двигающиеся по голому полю, каждый участок которого заранее пристрелян. В подобных случаях для успеха атаки по закону необходимо двойное, тройное превосходство в силах. У бригады такого превосходства не было.

Еще из одной машины выпрыгнули танкисты. Борис узнал машину Ларкина, хотя на ней не было привычного горба. Она крутилась на месте, как волк, которому всадили в зад заряд дроби. Андриевскому показалось, что выскочили только двое. В ту же секунду он увидел, что Ларкин снова прыгнул на броню и скрылся в люке, который начал дымить. «Золотой мужик Ванька!» — подумал мельком Андриевский, но тут же понял, что он уже оказался впереди других.

Движение вперед по существу прекратилось. Танки ползали на месте, маневрируя, чтобы не быть неподвижными мишенями. Ткаченко тоже это понял и начал резке тормозить.

— Вперед! Все вперед! — кричал в наушниках бас командира бригады. — Вперед! Под трибунал, негодяи! Вперед!

Но танки, маневрируя, как бы нехотя и неуверенно все же тянулись назад, приближалась к спасительной линии, которая закрывала ложбину.