В свой смертный час

— Конечно, все мы люди, — задумчиво говорит он. — И, сохраняя в себе ушедшего от нас, мы нередко немного деформируем, «выпрямляем», чаще всего идеализируем его личность. Я и сам замечаю за собой такую склонность, когда дело касается Бориса. Например, недавно, в День Победы, меня как «друга Героя» пригласили в его школу. Дружина его имени, его парта с никелированной табличкой «Здесь сидел…»; выступления директора, старшего пионервожатого, шефов; стихи, песни» рассказы по материалам, присланным из воинской части о ратных подвигах Бориса. Но я мог рассказать школьникам только о детстве и отрочестве героя. Ведь мы расстались с ним в самом начале войны. Помню, как я бежал куда-то на Нижние Котлы, где новобранцев собрали уже остриженных, растерянных, бодрящихся, выискивающих глазами родных за заборчиком. Через толпу родственников я не смог протиснуться. Обошел вокруг. С противоположной стороны у высокого забора никого не было, подпрыгнул, подтянулся, «выжался на прямые руки» (сейчас бы тут же, что называется, «отдал концы») и позвал Бориса. Он, как всегда, немного вразвалку, чуть горбясь (его уличное прозвище — Горбач, стройность он обрел в армии), подошел, с грустным удивлением бросил: «Кисуле приветик!» — и через секунду сидел рядом со мною на режущем ребре плохо струганных досок забора. Под нами были круглые, как обточенные бильярдные шары, головы призывников, далее за заборчиком пестрела толпа провожающих. О чем говорили — не помню. Потом кто-то скомандовал, началось неумелое построение. Надо было прощаться. Мы первый раз в жизни с ним поцеловались. И были очень смущены непривычным проявлением чувств. Он соскочил в гущу ребят… Так что я не имел возможности рассказать школьникам о том, как героически он сражался за Родину, но мой рассказ о его довоенной поре был невольно освещен его фронтовой жизнью.

Я предложил ребятам задавать мне вопросы. Маленькая девчушка, которая отличной учебой и примерным поведением завоевала право сидеть за партой Героя, подняла руку: «Как учился Борис Иванович?» Как учился Борька? Я посмотрел в окно и увидел пожарную лестницу, по которой я забирался, чтобы бросить ему шпаргалку на экзамене по математике: задачку во дворе ему решал математически одаренный приятель из параллельного класса, а я занимался доставкой. «Борис Иванович учился на «отлично», — твердо ответил я. — Только на «отлично»! Девочке, родившейся через столько лет после войны — через столько лет! — трудно будет понять, что отличник учебы и герой войны — это понятия, не находящиеся в необходимом сопряжении. В том-то и проявилась народная сила, что в СССР, как пелось в популярной и социально-психологически обоснованной довоенной песне: «Когда страна прикажет быть героем, у нас героем становится любой». Любой! Без оглядки на дневники, табели, записи в классных журналах и вызовы удрученных родителей на расправу к директору школы. «А как себя пел Борис Иванович на уроках?» — не унималась та же искательница исторической истины, поглаживая никелированную табличку на парте с именем моего друга. «Он был дисциплинирован и организован. Берите с него пример, ребята!» — не менее твердо ответил я. Вот так-то! Хотите — казните, хотите — милуйте!

После разговора с Эриком Александровичем я выхожу от него в институтский коридор и вижу, как к экспериментальной кабине приближается еще один испытуемый — на этот раз «очкарик». Интересно, какие качества личности обнаружатся у этого парня, который показался мне похожим на студента времен моей предвоенной юности?

14 МАРТА 1945 ГОДА Смертный час

Держась самого края дороги, почти сползая гусеницей в кювет, захламленный изувеченными остатками немецкой колонны, «тридцатьчетверка» медленно и осторожно двигалась по тому самому шоссе, по которому несколько часов назад она пронеслась, как большой камень, сорвавшийся с обрыва.

Теперь она двигалась в обратном направлении, навстречу плотному потоку войск, хлынувших в прорыв. Казалось, не было ни малейшей возможности противостоять этому потоку. В нем сразу остановилась бы, захлебнулась, утонула любая машина, в том числе, конечно, и санитарная. Но танк, рыча, пробивал себе путь, заставляя войска сторониться его, сжиматься, пропускать вперед.

Иван Ларкин заранее, по опыту, знал, что так именно и будет.