В свой смертный час

— Заморозил, зазнобил, — запел Карасев, укрывая Андриевского куртками, — знать, другую полюбил, бич моя румпа, ла бич моя цымпа, ла бич моя румпа, ла цым-па-ла-ла…

Андриевскому стало противно смотреть на его веселое лицо, и он снова закрыл глаза. «Им что! — подумал он. — До первого милиционера. У них не болит. У них не болит…»

Письмо Тане от 4 марта 1945 года

Сегодня получил твое письмо и, конечно, был бесконечно счастлив. Напрасно, моя дорогая, ты обижаешься на меня: я же воюю и поэтому писать совершенно некогда. Все же я написал тебе письмо, а маме не успел, так как поехал стрелять.

А вообще-то плохие мои дела, Танек. Разучился писать пятистопным ямбом и вообще тем халтурным языком, каким пишешь ты. Ну да ладно, буду писать просто.

Я живу очень хорошо. У меня все в порядке. Жив и здоров. Когда приеду, все, все подробно расскажу. А порассказать есть что. Эту ночь отдыхаю, а завтра опять в бой. Ванька пока тоже жив и здоров, шлет тебе большущий привет. За последние бои он представлен к «Невскому». Меня же сперва представили к «Ленину», а сейчас изменили: на Героя! Авось на этот-то раз повезет и твой бедный Боря приедет до своей девочки.

Таненок! Напрасно ты обижаешься, что я не интересуюсь твоей жизнью. Во всех предыдущих письмах я спрашивал, как у тебя дела, как экзамены и прочее. Неужели ты до сих пор не можешь понять, что для меня в жизни существуешь ты да mutter? Я живу мечтой, что скоро буду навсегда вместе со своей пацанкой. Ну вот пока и все. Извини, но очень хочется спать. Целую прекрепко. Борис.

Он слышал над собой голоса, но не вникал в их смысл, который был неинтересен, безразличен ему. Зачем они пристают к нему с разговорами? Зачем отвлекают его от того единственного, что имеет значение, — от боли? Вон как она острием ударила. Вот вроде бы немного отпустила внутри. Как будто вынули нож. А кожа зачесалась. Чешется кожа. И жжет, жжет… Снова нож! Зачем? Зачем это? За что? Выньте его, выньте этот нож… Ах, как хорошо без него. Что же, что жжет! Это ничего, что жжет. Пусть жжет… Вот так — ной, ной… потихоньку ной… Это я потерплю. Я не буду шевелиться, чтобы не мешать тебе ныть… Я буду послушный. Видишь, какой я послушный? Я даже буду спать. Буду спать, и все. Я уже сплю. Они меня везут, а я сплю, я сплю…

Он в самом деле на минуту забылся, но тут же очнулся от какой-то мысли. Она была очень важной, но, просыпаясь, он ее забыл и не мог вспомнить. Он только знал, что это была какая-то плохая, неприятная мысль, и он хотел ее вспомнить, но еще больше хотел, чтобы она не вспоминалась, и, чтобы совсем забыть о ней, он начал прислушиваться к голосам над собой.

— Без ноги зачем жить? — говорил Султанов. — Помирать лучше. И без рук зачем жить?

— Без рук можно, — ответил Карасев. — Живи, наслаждайся…

— Как без рук жить?

— А очень просто. Бабы зачем имеются? Найдешь бабу, она и кормить будет, и поить. И с собой будет класть. Житуха!

— Не любят они калек…

— Много ты в бабах понимаешь. У тебя были бабы? Ну и закрой пасть.

— Зачем бабе калека?

— Чего там рука, нога? — сказал убежденно Карасев. — Колокошка на плечах держится? Остальное — труха! Вот которые без женилки остаются — у этих шанса не имеется. Это я бы существовать не согласился. Потому что без бабы — разве это жизнь?..