В путь-дорогу! Том II

Она не третировала нашихъ юношей съ-высока, не говорила съ ними, какъ старшая сестра съ братьями-гимназистами; что, конечно, сейчасъ же было ими замѣчено. Разговоръ ихъ былъ такъ оживленъ, что Телепневъ не только не почувствовалъ никакого стѣсненія, но даже въ первыя минуты не разсмотрѣлъ хорошенько ея фигуры и туалета. М-нова была небольшаго роста, съ широкими плечами и прекрасной шеей. Она очень часто перемѣняла положеніе тѣла, и когда смѣялась, немного наклоняла голову къ плечу. Замѣчательно хороши были у нее руки, и всѣ почти пальцы покрыты были кольцами Темное платье и щегольская бархатная шубка составляли ея туалетъ. Вглядѣвшись въ ея черты, Борисъ увидалъ, что она уже не самой первой молодости, хотя чрезвычайно свѣжа. Въ впадинахъ глазъ, въ подбородкѣ, въ контурѣ щекъ было уже что-то говорившее о тридцатой веснѣ; но общее выраженіе лица все-таки сохранило молодость и пикантность. Бѣлокурые, взбитые волосы изящно оттѣняли красоту лба и темныхъ блестящихъ глазъ Ольги Ивановны.

— Если вы пожелали со мной познакомиться, обратилась она предъ уходомъ гостей къ Телепневу, то я не хочу, чтобы это было одной фразой. Во-первыхъ, я васъ приглашаю послѣ завтра, въ воскресенье, обѣдать, и познакомлю васъ съ моимъ мужемъ. Его нѣтъ въ городѣ,—онъ поѣхалъ дня на два въ деревню. Онъ очень любитъ студентовъ. Здѣсь вы встрѣтитесь съ нѣкоторыми профессорами. А про себя я ска-ясу только, что мнѣ ни французскаго языка, ни изящныхъ манеръ не нужно, и пожалуйста не причисляйте меня къ бомонду, какъ вы его понимаете, г-нъ Горшковъ.

— Не буду, вскричалъ нашъ артистъ. Только простите меня, Ольга Ивановна; послѣ завтра не могу къ вамъ явиться, меня начальница просила обѣдать; но Телепнева я непремѣнно пришлю.

— Вотъ видите, каковъ вашъ другъ, обратилась Ольга Ивановна къ Телепневу. Общество бранитъ Богъ знаетъ какъ, а его ужъ совсѣмъ заполонили въ институтѣ!

— Противорѣчитъ себѣ, артистъ! отвѣтилъ Телепневъ.

— Пожалуйста не бранись, вскричалъ Горшковъ, и оба съ веселыми лицами раскланялись съ хозяйкой, которая проводила ихъ до залы и очень привѣтливо кивнула на прощанье.

XXIV

На галдарейкѣ чекчуринской казармы жизнь шла своимъ порядкомъ. Рѣдкій день обходился безъ какого-нибудь буйства. И удивительное дѣло! откуда брались только деньги у голоштанныхъ (по выраженію Мемнонова). Ѣсть было нечего, а на выпивку всегда доставали. Особенно неистовствовалъ студентъ Петровъ, прозванный рыбакомъ, неизвѣстно по какому случаю. Вечеромъ того дня, когда Телепневъ былъ съ Горшковымъ у М-новой, въ квартирѣ рыбака шумѣла пирушка. Тутъ были всѣ пьющіе обитатели галдарейки. Гриневъ, только что выпущенный изъ карцера, его пріятель Храповъ, братья Сорванцовы, изображающіе Гамлета и Офелію, знакомый намъ Двужилинъ и землякъ его Вомбовъ. Выло тутъ еще три обитателя казармы: во-первыхъ, медикъ Па-пушкинъ смертельно и безнадежно влюбленный въ извѣстную намъ Агашу; во-вторыхъ, прекурьезная личность — камералистъ Калаченко. Этотъ Калаченко съ малороссійской фамиліей былъ прогорѣвшій петербургскій студентъ, нравовъ очень легкихъ, съ затаенными но жгучими претензіями на знаніе литературы, французскій языкъ и тонкость обращенія, но по своей наклонности къ горячимъ напиткамъ принадлежащій къ плебейской партіи кутилъ. Внѣшній видъ Калаченки былъ пресмѣшной. На коротенькихъ ножкахъ сидѣло длинное туловище. Голова огромная, курчавая, длиннѣйшій носъ крючкомъ, очки и толстыя губы. Ко всему этому надо прибавить, что Калаченко былъ сутуловатъ и короткошейка, сюртукъ носилъ точно съ барскаго плеча, а брюки узкіе-преузкіе. Когда его не безпокоили очень кредиторы, а въ особенности, если онъ чуялъ носомъ попойку, румяныя его щеки начинали сіять, вмѣстѣ съ краснымъ носомъ. Въ такія минуты, Калаченко любилъ распространяться на ту тему, что онъ воспитывался въ первой гимназіи, куда принимаютъ только дворянъ и цѣлый годъ былъ на словесномъ факультетѣ. Товарищъ Калаченки по квартирѣ и переходу изъ петербургскаго университета, юристъ Быковскій, былъ также довольно интересный субъектъ. Быковскій по способностямъ стоялъ головой выше не только своихъ однокурсниковъ, но пожалуй выше цѣлой половины университета. Въ языкѣ, въ сужденіяхъ, въ пріемахъ этого студента сказывались: умъ, развитость, очень много такту и порядочности. Но все это можно было замѣтить только въ трезвомъ видѣ, въ пьяномъ же исчезало и замѣнялось однимъ дикимъ побужденіемъ: бить всѣхъ, кто только попадется подъ руку. И Быковскій все сильнѣе втягивался въ попойки, становился все яростнѣе, а когда хмѣль проходилъ, все больше и больше терялъ сознаніе своего безобразія.