В путь-дорогу! Том II

Михалъ Мемнонову это почему-то не понравилось. Онъ въ. принципѣ былъ противникъ крѣпостнаго права, и даже дня не проходило, чтобъ объ этомъ предметѣ не возгоралось жаркихъ споровъ между нимъ и кѣмъ-нибудь изъ его господъ. Но онъ держался безнадежнаго взгляда на крѣпостное состояніе, и каждый разъ завершалъ споръ тѣмъ, что никогда крестьянъ у господъ не отнимутъ, и что этому не бывать и черезъ тысячу лѣтъ. И не могло ему понравиться такое необычное общественное положеніе Якова. Крѣпостной, отпущенный на волю, и опять на службѣ у своихъ господъ, — вѣрно за хорошее жалованье… Все это какъ-то не нравилось Мемнонову. Но опять безобидный видъ Якова обезоружилъ его. Видъ былъ самый крѣпостной, и самолюбіе Мемнонова могло успокоиться.

— А много жалованья? спросилъ онъ. какимъ-то полутономъ.

— Десять рублевъ, отвѣчалъ сонливо Яковъ.

— На ассигнаціи, подсказалъ Мемноновъ.

— Нѣтъ, на серебро.

Опять передернуло Мемнонова.

— Пища, одежа своя? спросилъ онъ съ отчаяніемъ въ голосѣ.

— Нѣтъ, господская.

Это былъ окончательный ударъ. Чуть ли не ненавистью вскипѣло сердце Мемнонова. Онъ никакъ не могъ переварить сочетанія всѣхъ этихъ странныхъ фактовъ. А Яковъ стоялъ ни въ чемъ неповинный, и хмурымъ недвижимымъ лицомъ глядѣлъ на лужу посреди двора. Мемноновъ вскинулъ на него глазами и опять улеглось его задорное самолюбіе.

Бесѣда кончилась очень мирно и даже (что очень трудно было предполагать), Мемноновъ снизошелъ до такой любезности, что позволилъ угостить себя чаемъ; при чемъ выпилъ четыре стакана, и того, считая утренній чай съ господами, принялъ въ себя одиннадцать стакановъ теплой жидкости.

XXI.

Въ числѣ предметовъ камеральнаго разряда стояла химія. Телепневъ отправился въ лабораторію. Ему интересно было начать слушать эту совершенно неизвѣстную ему науку.

Полукруглая аудиторія была почти полна. Телепневъ сѣлъ рядомъ съ Абласовымъ, который какъ медикъ, слушалъ тоже и химію. Передъ лавками помѣщался большой, во всю комнату, полукруглый столъ, покрытый изразцами. На немъ стояло множество склянокъ, банокъ, спиртовая, лампа, два мѣдныхъ штатива и стеклянная реторта. Предъ появленіемъ профессора, вышелъ изъ лабораторіи бѣлобрысый господинъ, и началъ переставлять склянки. Нѣкоторые изъ новичковъ приняли было его за профессора; но тотчасъ же спохватились, видя что онъ въ какомъ-то кургузомъ сюртучкѣ и слишкомъ смотритъ аптекарскимъ гезелемъ.

Минутъ черезъ двадцать пять явился и самъ профессоръ. Онъ бойко выскочилъ изъ дверей и дробнымъ шагомъ подлетѣлъ къ изразцовому столу. Это былъ молодой еще человѣкъ. Большой лобъ съ взлызами, продолговатое лицо съ острымъ носомъ и прищуренными косыми глазками, придавали его личности бойкій и даже игривый характеръ. Заговорилъ онъ громко, очень внятно, ударяя на нѣкоторыя слова, много разводилъ руками, вставалъ и садился, вообще велъ себя непринужденно, чѣмъ и произвелъ пріятное впечатлѣніе на аудиторію. Его изложеніе было просто, безъ профессорскихъ замашекъ, и въ первую лекцію онъ отчетливо и вразумительно разъяснилъ слушателямъ, что это такое за штука химія и чѣмъ она отличается отъ другихъ естественныхъ наукъ. Лекція кончилась описаніемъ свойствъ кислорода, при чемъ бѣлобрысый лаборантъ весьма Эфектно произвелъ сожженіе проволоки въ кислородномъ газѣ.

— Какъ тебѣ понравилось? спросилъ Телепневъ Абласова.

— Говоритъ толково.

— И наука занимательная.

— Да, да вотъ жалко по-русски учебниковъ-то нѣтъ. Слышалъ? онъ говорилъ, только и есть, что Гессъ и Реньо какой-то.

XXII.

Не тянуло Телепнева къ занятіямъ. Не умѣлъ онъ приняться, не видѣлъ цѣли, потратился слишкомъ много на житейскія испытанія. А прошедшимъ все-таки существовать было нельзя. Какіе ни текли дни, а какъ-нибудь да надо было пробавляться насущнымъ. Позавидовать бы Телепневу оборваннымъ студентамъ, которые бились изъ того, чтобъ прожить такъ или иначе: нѣкоторые изъ куска хлѣба, другіе изъ-за лишняго полуштофа водки. Да такая зависть и западала уже въ сердце Телепнева. А все-таки не было стимуловъ къ дѣятельности, да и долго не могло ихъ явиться. Въ своей грусти, Телепневу негдѣ было искать утѣшенія;. онъ и предъ товарищами не могъ быть на распашку. Онъ еще ни одному человѣку въ мірѣ не сказалъ, что потерялъ онъ въ СофьѢ Николавнѣ; и вспоминались ему слова этой женщины, ея примирительныя рѣчи, ея постоянный призывъ къ свѣтлому наслажденію жизнью. Какія силы далъ ему этотъ постоянный призывъ? Онъ боялся останавливаться теперь на такомъ вопросѣ, но его грусть была не тихая, самоотверженная грусть, а какая-то недовольная, не молодая, безотрадная.