– Устроилась. Только больше ее там нет.
– Где ж она?
– Унесла ее косточки белые реченька быстрая…
Велев Горыне сесть, чтобы не застила свет, баба Луча приступила к расспросам. Верес начал с того дня, как, вернувшись из кузни и попросив у жены пить, почувствовал в пиве какой-то сор и сплюнул, а потом заставил Добронраву саму выпить пиво «с любовным зельем».
– Так я и не ведаю: хотела Затея меня жене подчинить или насмерть извести? – сказал он, и видно было, что этот вопрос не дает ему покоя. – Добрушка сама меня сгубить не желала – знала бы, что зелье смертное, не стала бы пить.
– Чемерица тоску в нутро наводит, это да, – подтвердила баба Луча. – Но если без ума ее пить, то умереть – плевое дело. Повезло тебе, яхонт мой лазоревый… Хотя какое уж везенье! – Она вспомнила, что внучок остался вдовцом, и пригорюнилась. – А дальше что?
– Я ее схоронил, с делами кое-как управился да и думаю: пойду с Затейкой переведаюсь, сердце горело на эту змеищу. Сел в сани да поехал к ней в лес…
Он рассказал, как перемахнул тын Грозноокова двора, как прошел в незапертую избу, где уже было темно и хозяйка спала, как наткнулся сначала на Горыню, как прикинулся мертвецом, рассчитывая испугом вытянуть из Затеи признание.
Пока он рассказывал, Горыня оглядывалась. Все стены, все балки избушки были увешаны пучками и мешочками с сухими травами. Вот метелки зверобоя с желтыми соцветиями, вон еще более пышный подмаренник, розовые хвосты дербенника, пижма, стебли зопника… На полках тянулись плотные ряды горшков, горшочков, берестеней и ступок разной величины.
– А девицу я забрал оттуда, – закончил Верес. – У нее родня есть на востоке, на Черногузке-реке, в Круглополье…
– Круглодолье, – поправила Горыня.
– Надо ей помочь туда добраться. Отведешь ее на Черногузку, а?
– До Черногузки-то я дорогу знаю, – с сомнением ответила баба Луча. – А про Круглодолье… не слыхала, пожалуй. У них там, за лесом, свои знахари, – добавила она с таким выражением, будто тех знахарей не слишком высоко ставит.
– Мне бы только до Черногузки дойти, – сказала Горыня. – Моя бабка сказывала, Круглодолье на самой реке, пути на один день.
– Не ходок я сейчас, – вздохнула баба Луча. – Третий день утин мучит, а полечить меня тут некому. По хозяйству еле ковыляю, до ворот вон дойти не могу. А одна она дорогу не сыщет. Даже и ты не сыщешь, пожалуй. От Сальца до Черногузки полдня пробираться. Там уже чужая земля, живут не волыняне, а лучане и бужане. Они хоть и нашего языка, а все же другого корня племя. Что поделать – оставляй девицу, – баба Луча еще раз окинула Горыню очарованным взглядом, не веря глазам, – а как оправлюсь, так сведу ее.
– Благо тебе буди, мати! – Верес встал, поклонился и взял свою шапку. – Пора мне восвояси. Хозяйство мое на меньших покинуто. Дитя у родителей, а за скотиной братья и сестры глядят.
Он встал, и у Горыни оборвалось сердце. Вот и все их знакомство? Сейчас он уйдет, и они больше никогда не увидятся? Что ей с него – чужой мужик, не брат, не сват. Но в эти дни Верес невольно заменил ей потерянный путеводный клубочек, стал единственным близким человеком, и расставаться с ним было не то чтобы больно, но странно.
Склонившись, Верес обнял бабку, потом посмотрел на Горыню, и его обычно жесткий взгляд смягчился, насупленные черные брови разгладились.
– Чудо ты лесное! – почти ласково, будто сам удивляясь, сказал он. – Ну, бывай здорова, не поминай лихом. Я, может…
Он запнулся, усомнившись в собственных мыслях, и повторил:
– Пойду я.
– Будь здоров! – пожелала Горыня ему вслед.
У самой двери Верес обернулся, и в душе у Горыни вспыхнула радость, как будто еще пара мгновений были подарком.
– Баба Луча! У нас в санях три лука и рогатина – это волков, то есть «баранов» из Посвистовой стаи. Я у тебя оставлю, а ты захочешь – отдай им, не захочешь… – Он махнул рукой.
– Откуда это? – Баба Луча в удивлении глянула на Горыню.
– Они нам по пути повстречались. Хотели наших коз отнять. Мы с ними… схватились. Верес одного ранил, еще один… зашиблен был малость. А оружие он забрал.
Баба Луча только качала головой, пока Верес заносил в избу оружие молодых «волков». Потом махнул им рукой на прощание и ушел. Молча они слушали, как он выезжает со двора.
– Поди-ка, девонька, ворота запри, – со вздохом сказала баба Луча, когда все стихло. – Мне нынче не дойти.
Горыня вышла, и двор, где стояли ее сани, показался ей каким-то очень пустым.
Глава 8