В полночь упадет звезда

– Я тебя отворожу, – сказал Верес и добавил, видя удивленный взгляд Горыни: – Не бывать Затейке сильнее меня! Что она зажгла, то я потушу, жма мой живот! Самое верное средство знаю.

– С жабой целоваться не буду! – Горыня покосилась на него и снова внутренне вздрогнула от вида его разноцветных глаз. – И ночницу за пазухой носить! И ежовым салом мазаться! И рачьи глаза пить!

– Тьфу! – Верес скривился. – Это Затейка так пользует? Моя бабка поумнее была. Тебе бы ивовой коры заварить, да липы, да малины, да вересовых ягод… Только тут у нее не найдешь ничего, я уж ее запасы видел. Есть еще средство. – Верес придвинулся к ней ближе на бревне и понизил голос. – Кто все имена лихорадок знает и может перечислить, к тем они ни за что не подойдут.

– А сколько их? Три?

Верес мотнул головой.

– Девять? Двенадцать? Тридцать три? – Горыня широко раскрыла глаза при мысли о таком множестве имен, но Верес упрямо мотал головой.

– Морочишь ты меня! Сколько же?

– Семьдесят семь!

– Врешь!

– Истовое слово. И бабка моя все до одного знала.

– Так она померла.

– Я-то не помер, – хмыкнул Верес. – Хотя мог бы, коли бы то пиво выпил, что мне поднесли…

Он подавил вздох, а Горыня вспомнила: да у него же на днях умерла жена! Вот почему вся одежда на нем выворочена швами наружу – в знак «печали»! И хотя из всего того, что Горыня о них поневоле узнала, не видно было, чтобы между ними сложился лад, все же жена – не рукавица.

– Ты смотри, – сказала Горыня, – абы какой мачехи дитю не бери.

Она понимала, что ей, девке, не годится давать советы чужому мужчине и вдовцу, но эта мысль была очень для нее важна. Не просто так же Затея, еще молодая девка, решилась подмешать в питье захворавшей мачехе чемерицу вместо другой какой полезной травы.

– Да какое там! – Он отмахнулся. – Это еще когда будет! А она, Затея-то… Знаешь, как мне бабка говорила? Злую судьбу злом не одолеть. Бывает, напрядет человеку Недоля на кривое веретено, да ты не пробуй другим криво прясть, чтобы свою пряжу выпрямить, не будет дела! Другим делай хорошо – Доля и тебе выпрямит. Ладно, пошли! – Он взглянул на небо. – До вечера проболтаем тут…

Вдвоем они управились с дровами еще до темноты и пошли за покойницей. Верес отпирал погреб с уверенным видом, но Горыня угадывала: ему тоже не по себе.

Однако Затея смирно лежала в том же положении, в каком ее оставили. Горыня держала топор наготове, а Верес поднял покойницу по-вчерашнему на плечо и понес на поляну. Горыня несла свернутый постельник. Они уложили тело на краду и прикрыли дровами сверху – так быстрее сгорит. Собрали все вещи, которыми Затея пользовалась, всю ее одежду и горшки. Пусть все забирает. Лишь бы не вернулась потом… Под руки положили последнюю хлебную горбушку и нож. Ничего, думала Горыня, глядя, как Верес бьет огнивом по кремню и жаркие снопики искр сыплются на трут и растопку. Она если и явится опять, то в избу свою будет стучаться. А там никого. Коз с курами Верес обещал забрать к себе.

Пока Верес высекал огонь, Горыня не сводила глаз с белого пятна, видного сквозь дрова, и не выпускала из рук топор. Она бы не удивилась, если бы Затея в последний миг попыталась все-таки сбежать с крады. Дрожь пробирала от мысли: вот она бродит, в белом, с кровавыми лохмотьями на груди, среди зимнего леса… Придет весна, растает снег, потом все зазеленеет, а она так и будет бродить, кроваво-белая, грязная, потасканная, остаток зимы среди живого летнего мира… Вот что станет истинным проклятьем всей округи!

Наконец крада разгорелась. Постепенно огонь подобрался и к белому пятну. Затея не пыталась сбежать, и, когда белое пятно исчезло среди огня и черной гари, Горыня наконец почувствовала облегчение. Дайте боги, чтобы все ее злосчастья сгорели в этом пламени!

– Повторяй за мной, – сказал ей Верес, тоже глядя в пламя. – Смотри в огонь и туда отсылай.

– Что отсылать?

– А про что буду говорить. На море черном стоит сыр-матер-дуб, под тем дубом бел-горюч-камень, на том камне сидит сам Велес-дед и зрит море черное…

– На море черном… – послушно стала повторять Горыня.

Это был новый для нее заговор, от бабки Оздравы или от Улюбы, самой старой и самой сильной в Волчьем Яру ворожеи, она ничего похожего не слышала. Страшные, могучие образы вставали перед глазами: бурного черного моря – оно ей виделось как много-много воды без берегов, – носимых вихрем волн, дуба от земли до неба, камня… и того божества, что само – камень мира…

И мерещилось ей, что у Велеса разные глаза, коими зрит он черное море: один карий, другой – зеленый. Наверное, он одним глазом порчу насылает, другим – снимает…

– Возмутилося море до облак, и вышли из моря семьдесят семь жен простоволосых, распоясых, зверообразных…

Горыня содрогнулась с головы до ног. В мыслях рисовались это лохматые «зверообразные» жены как существа с мохнатыми мордами, звериными лапами, хвостами, зубами… Именно такими должны быть те, кто мучит и губит людей, кто сгрыз отца и покусывал ее саму!