В полночь упадет звезда

– Ну да. Лучше всякого игрища. И так, и эдак! – Верес сделал плечами какое-то игривое движение. – Я и знаю – это они меня от всевед-травы отвлекают, и глаз оторвать не могу. Потом подходят и начинают меня к себе в гости звать. Я и смекаю – это навки, нельзя с ними идти! А они и так, и эдак… Сам не знаю как – встал, пошел с ними. Приводят меня в избу в лесу, за стол сажают, угощают. Потом спать кладут на перину пуховую… – Он помолчал, вздохнул. – Утром просыпаюсь – вода на меня льется. Голова что котел. Едва глаза разлепил – лежу под вывалом[26], на черной земле, меня дождем поливает… Домой еле дошел, потом два дня отлеживался.

– И что же? Больше не ходил?

– Долго потом не ходил. Как вспомню эту ночь, так стыдно станет. Не, думаю, глуп ты всевед-траву искать… А у бабки нашей она была. Она мне хотела оставить, да перехватили те две жабы, Затейка с Лунавой… Может, все-таки останешься? И козы будут при тебе.

– Не хочу я оставаться! – Мысль жить тут в полном одиночестве, не считая коз, сегодня нравилась Горыне не больше, чем вчера. – Тебе эта Лунава нужна, ты бы и оставался!

– Да как я останусь! У меня кузня, хозяйство! Лошадь, корова, свинья, птица всякая! Дитя пятилетнее! Не оглянешься – пахать придет пора. Не могу я.

– Ну и я не хочу с молодых лет в лешачиху превращаться! – Горыня налила в горшок с репой немного воды и поставила в горячее устье вытопленной печи. – Затея хоть была вдова, а я-то вовсе девка!

– Чего же ты хочешь?

Горыня задумалась. Затея желала жить по своей воле и ради этого сгубила двух человек, мачеху и мужа. Она же, хоть Доля и совала ей эту волю прямо в руки, очень хотела опять оказаться среди родни.

– Чего все девки хотят, того и я, – сдержанно ответила она. – Счастья-доли, как у всех.

– Замуж, стало быть?

– Чего зазорного? Или думаешь, мне жениха на всем белом свете не сыщется? Без того цветка – никак?

Еще месяц назад, сидя на павечернице у Голованихи, Горыня ни за что не решилась бы заговорить об этом – побоялась бы, что девки ее на смех подымут. Вспомнила Нечая с его «веретеном» в виде огромного уда – вот так окрестные женихи отвечали на ее невысказанные мечты. Но Верес вроде не такой дурак. Даже сказал вчера, будто она красивая… Если не шутил…

– Ну, отчего же? – Верес в задумчивости смерил ее взглядом. – Где-то, может, и есть… Я слыхал, в горах Угорских целое племя волотов живет. Тебе бы к ним пробраться – у них уж верно сыщется молодец тебе в версту.

– Да где эти горы Угорские? – Горыня вздохнула. – Есть ли они взабыль, или так, басни одни?

– У торговых людей надо спрашивать. Я-то в своей волости всех знаю, а дальше не бывал пока. Ладно, заболтались мы с тобою. – Он встал. – Топор у тебя есть?

Оставив репу в печи париться, Горыня пошла с Вересом в лес. Уже второй раз за недолгие дни ей пришлось рубить сухие стволы и стаскивать на жглище, чтобы выложить краду. Горыня, хоть заметно взбодрилась, еще ощущала сердцебиение и порой присаживалась отдохнуть.

– Это у меня после того, как Лунавка приходила, – пояснила она Вересу. – Я ее не видела, а слышала, как они с Затеей обо мне говорили. Потому и разболелась – от ее глаза черного.

– И что говорили? Чего они хотели от тебя?

– Не знаю. В сестры к себе звали.

– Видать, хотели тебя на добрых людей напускать! – Верес хохотнул, показывая белые зубы. – Затейка, мышь подлавочная, страху на целую волость навела, а если бы ты – да на лыжах, да в личине, да с красным платком, да с черепом! Ух!

– Ага, а потом подстрелил бы меня какой удалец, будто лебедь белую!

– Мог бы.

– Ты бы и подстрелил!

– Мог бы и я…

Горыня взглянула ему в глаза… и вдруг с криком отшатнулась, чуть не упала с бревна.

– Ты чего? – Верес кинулся следом, чтобы ее подхватить, но она замахала руками, не давая ему к себе прикоснуться.

До сих пор она видела его только в полутьме избы. Сейчас, впервые взглянув ему в глаза при ясном свете дня, она заметила: один глаз у Вереса светло-карий, а второй – глубокого зеленого цвета, такого, как бывает вода в заводи, когда в ней отражается близкая зелень ветвей.

– У тебя разные глаза! – крикнула Горыня, теперь понявшая: это, несомненно, признак его избранности духами, примета колдовских способностей.

– Тьфу! – Верес махнул рукой. – Ну, да, уродился я такой.

Горыня молчала, приходя в себя и переводя дух. Верес – любимый внук бабки-чародейки, желавшей ему передать свои кудесы. Столь яркая примета необычности пугала ее, хотя ей ли было пугаться? От нее самой люди всю жизнь шарахаются.

Может, потому Верес так мало обращал внимания на ее рост, что и сам был не как все? Он знал, каково таким живется?

Верес помолчал, потом добавил:

– Я ведь не знал, что это она, Затея. Там, в Пирятине. Думал, и правда лихорадка-Свирепица. А как она упала, мы с Больмой подбегаем, я личину снимаю – здрасьте, сестрица вуйная! Меня самого чуть корчец не взял. А Лунава, жабища, так и ползает где-то по свету белому…

– Как же мне теперь вылечиться? – Горыня вытерла потный лоб. – Ведь кто навел, тот и снимет, да?