В полночь упадет звезда

Ужинать сели поздно: весь день в доме толпился народ. Весь Пирятин сбежался посмотреть на спасенных чуров. Своего – Деда Пиряту, иначе Пирогостя, как звали первого севшего на этом месте хозяина, тоже нашли и долго носили вокруг городца, оглашая воздух радостными криками. Вереса, которого хорошо здесь знали, чуть самого не понесли вместе с чуром, едва он отбился. Его пригласил к себе владыка, расспрашивал, потом прислали и за Горыней. До того она видела владыку – в своей Лужской волости – раза два в год и никогда с ним не разговаривала, поэтому теперь была очень смущена и опасалась, как бы он не разглядел в ней что-нибудь нехорошее. Но владыка Вышемысл – плотный широколицый мужчина лет сорока, из прямых потомков того самого Пирогостя, – отнесся к ней благосклонно. Верес представил ему дело так, что Горыня – сирота, чьего отца погубила Затея, а ее саму держала в неволе. Горыня не возражала, склонная к мысли, что такая участь ее и ждала. Даже огромный рост девки-сироты не казался таким удивительным – она явилась в Пирятин прямо из Сумежья, а там все не как здесь.

Но вот двери затворили и сели к столу. Больмина жена выставила зайца в лапше и овсяный кисель. Чужие чуры выстроились на лавке у входа, в ожидании, пока из окрестных весей съедутся хозяева и выберут своих. Пришло время решать, что делать дальше с самой Горыней.

Вернуться в Волчий Яр было бы проще всего – два дня пути по Луге, – но туда ей совсем не хотелось. Это для нее миновало сто лет – если она, уехав из дому с отцом, вскорости вернется с его прахом в горшке, то рассказ о заключении в дремучем лесу, во власти Свирепицы, не украсит ее в глазах соседей. Пожалуй, скажут, оправляйся-ка ты обратно, к нежити своей. Ведь все то, что разделяло ее и прочих волчеярцев, никуда не делось. И необходимость изыскать где-то семь гривен тоже.

Горыня держалась своего прежнего замысла попасть в бабкино родное Круглодолье, вот только не представляла – как.

– Бабка моя говорила, что Круглодолье на реке Черногузке, – ответила она. – Будто от Луги надо по какой-то еще реке идти на восток, она название за сорок лет забыла, от истоков ее еще на восток, а там будет и Черногузка. День… или полдня… – После всего пережитого Горыня затруднялась восстановить в памяти последний разговор с Оздравой. – Но не очень долго.

– Да уж, яснее ясного дорога, – хмыкнул Больма. – Поди туда, не знаю куда…

Был это рослый, жилистый мужик лет сорока, с черной бородой и волосами как вороново крыло, косо падавшими на высокий лоб. Глубоко посаженные глаза его казались узкими, и лицом он был решительно некрасив, но выглядел человеком толковым, как и говорил о нем Верес. С Вересом, хоть тот и был его моложе лет на пятнадцать или больше, пирятинский кузнец обращался на равных, уважительно и дружески, и даже, пожалуй, не только потому, что его жена была родом из Боянца и приходилась Вересу двоюродной теткой.

– На восток – это Свиноройка да Салец, – сказал Верес. – Салец вроде к Черногузке будет ближе, но я там не бывал.

– Веди к твоей бабке да у нее спрашивай. Она в той стороне живет, должна знать.

– Твоя же бабка умерла? – Горыня вопросительно посмотрела на Вереса.

Когда она смотрела ему в глаза, его зеленый глаз сильнее притягивал взгляд, чем карий, и она решила: этот глаз и есть колдовской.

– Это другая! – Верес улыбнулся. – У нас родни-то много. Мы – от самого старого корня дулебского. Испокон веку тут сидим. Обров помним, Змея Горыныча помним, как Сварог на нем борозду пропахал! Как волоты с земли ушли и люди взамен них появились, так и мы…

– Да и волотов, я вижу, рождает еще кое-когда земля наша щедрая! – подхватил Больма, и все усмехнулись – даже Горыня.

– Так вот, я тебе рассказывал про Вересею, – продолжал Верес, – она мне бабка по матери, а это у меня «старая стрыиня» – сестра моей бабки по отцу, баба Луча. Лучана. Она на Сальце живет и леса восточные как свой огород знает. Отведу тебя завтра к ней, а там уж надо мне к своему дому поближе. Все хозяйство на меньших брошено… И знаешь, – добавил он, подумав, – возьми-ка ты себе Затейкиных коз и кур. Не с пустыми руками к родне приедешь – сильнее обрадуются…

– И будет девушке хоть какое приданое, – подхватила Больмина жена и улыбнулась Горыне.

Не очень-то Горыне хотелось, не переведя дух после дремучего леса, пускаться в новый, туманный и опасный путь, но Верес явно торопился поскорее сбыть ее на руки Лучане и вернуться домой в Боянец, и она не стала спорить. «Уж дней десять у меня хозяйство без хозяйки, – хмурясь, говорил Верес, – Добрушка какая ни была, а все же дитя было при матери. А теперь все у девок на руках!» Девками он называл своих незамужних сестер, приставленных на время его похода следить за домом.

Выехали на другой же день, чуть свет. Горыня, кроме своих пожитков и горшка с прахом, везла в санях кур в дырявых лукошках из Затеиного хозяйства и четырех коз со связанными ногами. Верес отправился налегке, чтобы потом в своих санях вернуться.

– Далека ли дорога? – спросила Горыня.

– И полдня не будет. Отвезу тебя и нынче же к вечеру ворочусь.