В полночь упадет звезда

Ио, ио, лели-лели!
Туча с громом, туча с громом
Соговаривалась!
Пойдем, гром, пойдем, гром,
Погуляем с тобой…

«Ио, ио, лели-лели!» – неслышно пел каждый цветок на склоне, каждая травка под ногами. В солнечных лучах Амунду мерещились протянутые для объятий руки, и от невозможности дотянуться, ответить разрывалась грудь.

– О Фрейя, Невеста Ванов, краса Асгарда, неутолимая жажда турсов, владычица лучшего на свете ожерелья! – позвал Амунд вслух, чувствуя, что в этот миг богиня слышит его. И как может не услышать, если ее духом полна его кровь. – Обрати на меня твой ясный взор, услышь мою мольбу! К тебе я взываю, пораженный твой неумолимой силой! Славься, прекраснейшая из богинь, источник красоты всех земных жен! Белой рукой ты нанесла мне невидимый удар, и никакой щит меня не прикрыл. Ты поразила меня любовью к Золотистой Брюнхильд, самой достойной из твоих земных дочерей. Ты наполнила губительной силой то вино, от какого я захворал, да так и не смог исцелиться. Облегчи мою тоску, обрати ко мне пути Золотистой Брюнхильд. Развей упрямство ее отца, Хельги Хитрого, приведи же ее ко мне!

Фрейе ни к чему кровавые жертвы. Зато услаждают ее слух любовные песни, и Амунд, хоть и не чувствовал особого тяготения к искусству скальдов, тем не менее знал, как приготовить для Фрейи подходящий дар. На зеленом холме, откуда виден был, казалось, весь земной мир, под лучами солнца, сам схожий с красным небесным светилом, он стоял, запрокинув голову, чувствуя, как горячее золото пылает за опущенными веками, и во весь голос нараспев произносил строки, в которых пытался рассказать сагу о своей удивительной любви.

Влекся клен победы
К пляскам хладной стали,
Вывел Видар сечи
Сто быков потока.

Хильд из дома Хельги
Карлов кровь сварила.
Светом вод сияли
Руки Ринд обручий.

Хильд из дома Хельги
Краше чаши неба
Пламя вод покрыло
Платье Суль кольчуги.

Тор секир за морем
Змеем ран упорно
Сек одежды Хервёр
Под луной ладейной.

Блеск волны добыл я,
Полон лось проливов.
Но печаль одела
Стук груди у князя.

Хильд из дома Хельги
Мне дороже ложа
Змеева и блеска
Льда опоры копий.

Долей Вали стали
Хильд щита владеет.
От вина доныне
Конунг копий болен[45].

Амунд мог быть доволен своим искусством – ни на каком пиру за такой стих не придется краснеть. Но… только сам Браги, может, и сумел бы выразить то, чем полнились его мысли. Какие слова вместят то блаженство, которое охватывало его каждый раз, как он встречался с нею глазами? Победительную красоту ее улыбки, изящество ее белых рук в золотых перстнях, созданных богами для того, чтобы подносить золоченый рог величайшему из воинов и владык? В Брюнхильд воплотилась красота земли и неба, солнца и звезд, и не было слов, чтобы передать восторг, распиравший его грудь. Сейчас Амунд верил: она будет моей. Уже скоро, совсем скоро. И сами собой вырвались новые строки, которых он не готовил заранее, но они, хоть и не так ловко сплетенные, куда лучше выражали переполнявшую его восторженную тоску:

Красотой с тобою
Мало кто сравнится.
Лишь луна и солнце,
Да Хозяйка Кошек.

Нежных рук касанье,
Что дыханье ветра.
Счастливым назовется,
Кто с тобою будет[46].

Чувствуя себя опустошенным, но успокоенным, Амунд неспешно спускался с холма. Прямо навстречу ему двигалась веселая девичья дружина. Девушки уже покинули рощу, и теперь первыми шли новые «сестры по плахте» – те, что созрели за последний год и теперь надели плахты, давая всем понять, что их уже можно сватать. Или умыкнуть, если выйдет сговориться… Именно в эти годы новые невесты так скованны и боязливы, а ведь никогда больше в жизни они все до одной не будут так прекрасны: нужно быть уж очень незадачливой, чтобы в возрасте тринадцати-пятнадцати лет не казаться богиней. На глаза Амунду попалось чье-то скуластое личико – как цветок, большие серые, лукавые глаза, чуть вздернутый нос, золотые веснушки на загорелой коже – ничего больше не надо в пятнадцать лет, чтобы свести с ума кого угодно.