В полночь упадет звезда

Оратаи – мужчины, женщины, старики – выходили к полевой дороге и кланялись матери хлебов. Многие пристраивались вслед шествию, и от поля к полю оно разрасталось. «Ио, ио, лели-лели!» – отвечали девам десятки голосов сзади, иной раз такие старые и скрипучие, что казалось, это поют деды из-под земли. День выдался ясный, солнце золотило свежую зелень, белые сорочки сверкали, соперничая с облаками в небе. Каждой из участниц шествия казалось, что они идут по облакам и голоса их разносятся за небокрай по всему земному миру, во всякой травке и ростке, во всякой букашке и птице пробуждая мощь и радость жизни.

Провожатые остались на лугу, в рощу за девушками никто не пошел – им предстояло таинство, доступное только им и их богине. Березняк был насквозь пронизан солнцем, белые стволы сияли, лиственные крылья колыхались, от запаха свежей земли, от зеленого солнечного шелеста томилась грудь. Живу поставили под березой, у ног ее разложили угощение – вареные крашеные яйца, яичницу, кашу, мягкий сыр, каравай, украшенный вылепленными из теста цветами. Все вокруг дышало, блестело, шуршало, свистело, плескало, и девушки украдкой боязливо оглядывались. В эту пору русалки-вилы ходят по земле и часто вмешиваются в девичий круг. Так и казалось – вот-вот колыхание ветки превратится в движение руки, в белизне ствола проступит лицо, в черных «глазках» коры мигнет живое око – и над корнями встанет дева, одетая зеленой прозрачной тенью… Но страшно впустить русалку в круг – столько силы не выдержит человеческий дух, можно навек лишиться ума.

– Будем старшую посестриму выбирать! – объявила Бегляна – девушка из числа взрослых, гулявшая свою последнюю весну. Светловолосая, с крупными чертами лица, она была не самой красивой, но самой уверенной и смышленой. – Старшие все берут платки, – пояснила она для младших, кто пришел в рощу впервые, – и мечем их на березу. Чей выше всех залетит, та будет старшая посестрима – что она скажет, то все и делают.

– Стой, Беглянка! – раздался вдруг из-за деревьев громкий голос. – Куда без меня разбежалась?

Свои были все здесь; в роще подкрепления девичья дружина не ждала. Голос задрожал и раскатился по роще, отдаваясь от стволов и смешиваясь с шелестом листвы. Взбудораженные девки взвизгнули от неожиданности, вздрогнули, присели, будто хотели бежать, натолкнулись одна на другую…

– Вила!

– Навка!

– Русалка!

Вмиг все попрятались за деревья и друг за друга, только Жива в ее пышном уборе гордо стояла над разложенным по белой скатерти угощением.

А к ней приблизилась истинная вила – ростом с дерево, в варяжском платье цвета коры молодой осинки, с косой, такой длинной и тяжелой, что походила на жердь. Сплести себе венок ей не хватило времени, и она просто набрала в ельнике ландышей и заткнула пучки их за очелье по обе стороны лица, вплела в косу жемчужные нити на тонких зеленых стеблях, а в застежку рубахи на груди вставила несколько красно-рыжих лютиков, и они сияли там, как маленькие, еще не дозревшие до полной силы солнышки. В сочетании с зеленовато-серым цветом длинного платья (помятого от долго лежания в седельной сумке) этот убор придавал ей вид истинной богини-земли в расцвете юных, но уже мощных сил.

– Здравствуй, Жива-матушка! – Вила поклонилась богине и огляделась. – Вы, букашки и козявки! Вылазьте, не бойтесь! Я теперь с вами – будем старшую посестриму выбирать!

И уперла руки в бока, давая понять, что выбор-то уже по сути сделан.

– Г-Горыня… – из-за ближайшего ствола высунулась Бегляна, изумленная, но не испуганная. Она первой сообразила, что такое они видят. – Это ты, или вила тобой перекинулась?

– А ты как думаешь?

– Тебе же положено на краю света быть… в горах Угорских, да?

Только самые близкие к Амунду люди знали, куда и зачем он услал Горыню, для прочих Хавлот и телохранители распустили слух, будто князь отправил деву-волота в горы Угорские – родню искать.

– Воротилась я. Ну что, как князь? Здоров? Весел?

– Здоров, да не больно-то весел! – Бегляна вышла из-за дерева, оправляя рукава сорочки и отряхивая с них лесной сор. – Вздыхает все, печалится. Известное дело – три лета как вдовцом живет, – важным голосом, подражая матери и прочим большухам, добавила она. – Еще бы не вздыхать – он ведь мужчина в самой силе. Уж моя мать его и так и этак уговаривает невесту выбрать – слушать не хочет.

– Ну теперь-то он повеселеет! – заверила Горыня. – Что одеревенели? Давайте-ка платок метать!

Прежде чем покинуть рощу, предстояло закончить обряд «впрыгивания в плахту» и посестримства. Это было дело долгое, а Горыне не терпелось увидеть Амунда. Она соскучилась по нему, но куда больше ее нетерпение подогревалось мыслью о том, какую радостную весть она ему принесла.

* * *