В полночь упадет звезда

Последнюю часть замысла Горыня прошептала ему почти на ухо: этого, самого важного, пока никому не требовалось знать. Амунд старался сохранять невозмутимость, но на его длинном лице, будто вырубленном из камня, пробегали тени множества чувств – нетерпения, яростной решимости, негодования, отчаянных усилий сдержать себя. Как ему хотелось немедленно встать с этого ковра и устремиться вперед – навстречу своей Фрейе, уже готовой ради него покинуть родной дом. Было даже жаль, что сам Олег, скорее всего, не повезет Брюнхильд к Рагнвёр, а поручит это Предславу. Амунд жаждал схватиться за нее с самим ее упрямым отцом – даже не без мысли, что, одолев Олега, он получит право не только на дочь его, но и на все наследство. Но этого не хочет сама Брюнхильд – она велела Горыне непременно напомнить Амунду об этом. И он сдерживался, убеждая себя, что лучше решить дело более легким путем. Даже если ему придется биться за Брюнхильд с Предславом…

– Она думает, что Предслав не очень-то и противиться будет, – шептала Горыня. – Ведь если ее мужем окажешься ты, то может так статься, что все наследство Олегово Предславу достанется. Он и рад будет, если ты ее увезешь.

Амунд готов был повиноваться Брюнхильд, не желавшей кровопролития между отцом и женихом. Но в самой глубине души тлела досада… Если бы они сошлись с Олегом в поединке, как Хедин с Хёгни… Сами боги собрались бы посмотреть на эту схватку, и чем бы она ни кончилась, – она навеки войдет в предания по всему свету белому, от Варяжского моря до Хазарского. И тем вернее, чем ужаснее будет ее конец. Великанья душа Амунда не хотела детских побасенок, она жаждала дел и событий, способных потрясти сам остров Буян с его белым камнем и сырым дубом.

Но как знать – может, Олег все-таки возьмется отвезти Брюнхильд сам, утешал себя Амунд. Еще ведь ничего не решено. И если так, Брюнхильд не сможет взять слово назад, а уж он не сплошает.

Однако на все есть свой порядок и обычай. Особенно на такое важное дело, как женитьба самого князя. Ведь княгиня – не просто хозяйка дома и мать наследников. Если князь – солнце своей земли, то княгиня и есть сама земля – та, через кого небеса передают блага земным нивам, скоту, роду человеческому. От нее зависит, насколько нивы будут плодородны, стада плодовиты, а люди счастливы. Княгиня должна быть безупречна – и родом, и выучкой, и мудростью, и собственной красотой. Не случайно о том, как князь выбирает невесту и посланника-свата, поются целые сказания.

На другой день, когда Жива, под вечер облитая в реке водой, уже была возвращена в святилище на Божью гору, Амунд созвал к себе всех плеснецких старейшин. Гридница еще оставалась уголком зеленого леса – так ей стоять семь дней, пока девки не вернутся в рощу и не разовьют сплетенные в березовых ветвях венки, и лишь тогда всю увядшую зелень из домов вынесут и побросают в реку. Гости расселись за длинные столы, где чаши, кувшины и блюда стояли между разложенных ветвей; молодые березки были расставлены не в одном углу, а по несколько вдоль каждой стены, так что над каждой головой свисали зеленые листочки. В гриднице стоял пьянящий запах свежего сена, только скошенного, чуть приувядшего.

Как полагается, князь поднял братину за богов, за дедов, за род бужанский, пустил ее по кругу. Старейшины ответили братиной за князя. Потом Милодара пригласила гостей кушать. На тех немногих пирах, которые Амунд успел дать после смерти жены (три года он провел не дома), обязанности хозяйки исполняла Милодара, как самая близкая его родственница, при помощи жен Виберна и Хавлота. Милодара – женщина лет пятидесяти, очень полная, круглолицая, в сорочке с широкими рукавами и черной плахте, с высоко намотанным повоем, с яркими бусами на мощной груди, с толстыми руками и широкими ладонями, была сама как воплощенная земля-мать, но не могла заполнить пустоту возле князя. Его возраст, исполинское сложение, весь его исполненный силы облик взывали о молодой жене, способной дать продолжение его роду.

Пока гости ели, Хавлот взялся за гусли. Голос у него был высокий и звонкий, и певец он был весьма искусный. Как и сам князь, с детства одинаково хорошо владея и русским, и славянским языком, он мог исполнять и саги Севера, и сказания славянской старины. Этому никто не удивлялся. Но выбор песни плеснецким старейшинам показался многозначительным: чинно кушая яичницу, сыр и похлебку из курятины с репой и кореньями, они переглядывались и подмигивали друг другу.