В одном лице

Все ждали, пока я отыщу реплику шута. Сначала я даже не сообразил, что столкнулся с проблемой; до недавних пор у меня не было сложностей с этим словом, и ни я, ни Марта Хедли не подозревали, что оно может стать камнем преткновения. В отличие от Киттреджа.

— Ну-ка, Нимфа, давай послушаем, как ты это скажешь, — подзадоривал меня Киттредж. — По крайней мере, попытаешься.

«Скажите мне, кто я теперь?» — спрашивает Лир.

Шут отвечает: «Тень Лира».

С каких пор слово «тень» стало для меня непроизносимым? С тех пор, как Элейн вернулась из той поездки в Европу прозрачной как тень — по сравнению с прежней Элейн. С тех пор, как Элейн вернулась и привезла незнакомую тень, всюду следовавшую за ней по пятам, — тень, имевшую призрачное, едва заметное сходство с миссис Киттредж. С тех пор, как Элейн снова уехала, на этот раз в Нортфилд, и со мной осталась лишь тень — неупокоенная, неотмщенная тень моей лучшей подруги.

— Пень Лира, — сказал я.

— Пень! — восхитился Киттредж.

— Давай еще раз, Билл, — сказал Ричард.

— Я не могу это сказать, — ответил я.

— Похоже, нам нужен новый шут, — предположил Киттредж.

— Это мне решать, Киттредж, — сказал Ричард.

— Или мне, — заметил я.

— Ну как… — начал дедушка Гарри, но дядя Боб его перебил.

— Ричард, мне кажется, Билли мог бы сказать «отражение Лира» или даже «призрак Лира» — если, по твоему мнению, именно это шут имеет в виду, — предложил дядя Боб.

— Это будет уже не Шекспир, — сказал Киттредж.

— Твоя реплика — «Тень Лира», Билли, — сказала моя мать. — Или ты говоришь ее как надо, или нет.

— Золотко, прошу тебя… — начал Ричард, но я его прервал.

— Лиру нужен нормальный шут — который выговаривает все реплики, — сказал я Ричарду Эбботу.

Уходя, я понимал, что это была моя последняя репетиция в академии Фейворит-Ривер — возможно, последняя для меня пьеса Шекспира. (Как оказалось, «Король Лир» действительно стал последней пьесой Шекспира, в которой мне довелось играть.)

На роль Корделии Ричард выбрал какую-то преподавательскую дочку; я ее совсем не знал и теперь даже не могу вспомнить, как ее звали.

— Девочка пока не сформировалась, но память у нее что надо, — отметил дедушка Гарри.

— И сейчас не красотка, и никогда ей не станет, — припечатала тетя Мюриэл, подразумевая, что на этой Корделии никто в пьесе не женился бы, даже если бы она осталась в живых.

Роль шута в итоге досталась Делакорту. Скорее всего, об освободившейся роли он узнал от Киттреджа — он ведь тоже был борцом. Позднее Киттредж просветил меня, что в этот раз Делакорту не так мешала необходимость поддерживать вес: осенняя постановка вышла до начала борцовских соревнований. Однако легковес Делакорт, из которого, по словам Киттреджа, в более тяжелом весе сделали бы отбивную, все еще страдал от сухости во рту, даже если не был обезвожен, — а может, даже в перерыве между соревнованиями грезил о том, чтобы сбросить еще пару килограммов. В результате он непрерывно прихлебывал из одного бумажного стаканчика и постоянно сплевывал воду в другой. Уверен, если бы Делакорт был жив, он и сейчас точно так же проводил бы рукой по волосам. Но Делакорт мертв, как и многие другие. Мне еще предстояло стать свидетелем смерти Делакорта.

Как мудро наставляет шут Лира, «Считай то, что тратишь, / Хватай, что ухватишь, / Таи то, что знаешь». Хороший совет, но шута он не спасет; не спас он и Делакорта.

Киттредж как-то чуднó обращался с Делакортом: чуть ли не с нежностью и в то же время с каким-то раздражением. Как будто Делакорт был его другом детства, но потом разочаровал его, поскольку вырос не таким, как ожидал Киттредж.

Привычка Делакорта полоскать и сплевывать вызывала у Киттреджа нездоровый восторг; он даже сказал Ричарду, что если бы шут на сцене постоянно полоскал рот и сплевывал, это была бы интересная находка.

— Это уже будет не Шекспир, — сказал дедушка Гарри.

— Ричард, бульканье и плевки я суфлировать отказываюсь, — сказала моя мать.

— Делакорт, попрошу тебя полоскать и сплевывать за кулисами, — сказал Ричард незадачливому легковесу.

— Я просто предложил, — сказал Киттредж, пренебрежительно пожав плечами. — Пожалуй, довольно и того, что у нас есть шут, который может выговорить слово «тень».

В разговоре со мной Киттредж пустился в философские рассуждения:

— Ты же понимаешь, Нимфа, не бывает настоящих актеров с ограниченным словарем. Но есть и положительная сторона: ты осознал свои слабости в таком юном возрасте, — уверял меня Киттредж. — На самом деле это даже удача — теперь ты точно знаешь, что актером тебе не бывать.

— Ты имеешь в виду, что тут одного желания мало, — сказал ему я, как однажды сказала мне мисс Фрост — когда я впервые сообщил ей, что хочу стать писателем.

— Боюсь, что да, Нимфа, — если ты не хочешь лишить себя последнего шанса на успех.

— Вот как.

— И с кое-какими другими желаниями надо бы определиться — прежде чем думать о карьере, — сказал Киттредж. Я ничего не ответил; я ждал. Я достаточно хорошо знал Киттреджа и видел, что он хочет вынудить меня подставиться. — Есть еще вопрос твоих половых наклонностей, — продолжил Киттредж.